Лики времени
Шрифт:
— В больнице? Почему?
— Может быть, дежурить пришлось, а может, какой-нибудь особенно тяжелый случай.
Я поняла, он остался у Лены в гостинице. Кто знает, вдруг дед больше уже не вернется домой, а уедет вместе с Леной?
Зачем, подумала я, зачем только я узнала то, чего мне вовсе не следовало знать?
Спустя годы, став взрослой, умудренной жизненным опытом и многими выпавшими на мою долю невзгодами, я прочитала старинное изречение: «Знание умножает печаль».
И тогда сразу вспомнилось то, что так
Я любила деда, не могла не любить, и в то же время была обижена на него и за бабушку и за себя. Неужели он и вправду уже не вернется? И мы больше никогда с ним не увидимся?
Дед вернулся домой после обеда, спросил, увидев меня:
— Все в порядке, надо думать?
Я не ответила ему, окинула его хмурым взглядом, как бы ища в нем что-то новое, незнакомое мне. Он заметил мой взгляд, удивился:
— Чего это ты меня так упорно разглядываешь?
— Тебе показалось, — ответила я и побежала от него, словно боялась: еще немного — и наговорю ему то, чего не нужно бы мне говорить, а ему слушать…
Дома у нас все оставалось по-прежнему. Дед больше не задерживался, бабушка, как водится, ни о чем не догадывалась. И я, конечно, ничего никому не говорила о том, что знаю. Однако это все сумели сделать другие.
Как-то, вернувшись из школы, я нос к носу столкнулась с доктором Туричем, выходившим из нашей калитки. Увидев меня, он причмокнул румяными губами, весело сощурил глаза, так, что крохотные лучики-морщинки разбежались от уголков глаз к вискам.
— А вот и она сама собственной персоной, наша девчурка, та самая, которая в один прекрасный день всех нас до того напугала…
Кто-то сказал однажды, что лучики возле глаз бывают только у добрых людей. Но разве доктор Турич был добрый?
Если у меня и были раньше какие-то сомнения, то едва я вошла в дом, все сомнения мигом рассеялись.
Потому что истинно добрый человек никогда не мог бы поступить так, как поступил Турич.
В столовой на диване сидела бабушка, внешне словно бы такая же, как всегда.
Я сказала:
— Привет и лучшие пожелания.
Она не ответила. Я подошла ближе. Она показалась мне внезапно, разом постаревшей. Глаза ее глядели в одну точку, испуганно и в то же время отрешенно.
— Бабушка, — воскликнула я, — что с тобой?
Я села с нею рядом. Она медленно (казалось, каждое движение причиняет ей боль) повернула ко мне голову.
— Ничего со мной, — сказала она.
Я не поверила ей.
Вдруг выплыло в памяти: доктор Турич выходит из нашей калитки. Толстые причмокивающие губы, веселые глаза довольного собой человека, розовые, как бы готовые лопнуть щеки…
— К кому приходил Турич? К тебе?
Она наклонила голову.
— Зачем? Что
— Не знаю…
— Зато я знаю!
Теперь я поняла все: Турич явился неспроста, он знал: деда и меня нет дома, а бабушка в эти часы одна.
Я решила не отставать от бабушки, пока не узнаю всей правды.
— Что он тебе сказал? Я хочу знать, скажи мне!
Она все молчала, а я смотрела на ее лицо с потухшими, отрешенными глазами, на скорбно сжатые губы.
Потом прижалась лицом к ее плечу. Она слегка подвинулась, сказала тихо:
— Если бы ты знала, Маша…
Кажется, я знала. И она, поглядев на меня, поняла, что и в самом деле я все знаю.
Губы ее дрогнули; может быть, она решила заставить себя во что бы то ни стало не плакать?
— Он никогда не любил меня, — начала бабушка медленно, вдумываясь в каждое свое слово, — я знала, он меня не любит и даже как-то примирилась с этим.
— Разве с этим можно примириться? — спросила я.
Она кивнула:
— Выходит, что можно. Я думала, с годами он привыкнет ко мне, мы ведь работали в одной больнице, я была хирургической сестрой, всегда рядом с ним; но он долгое время не обращал на меня никакого внимания, и когда мы поженились, я знала, это он из-за Пети, потому что ему трудно одному с ребенком, и я все думала: пройдет время, он привыкнет…
Голос ее прервался на миг, но она сумела сдержать себя, не заплакала.
— Дороже его для меня никого не было. Его и Пети…
Слабая усмешка мелькнула в ее глазах. Мелькнула и погасла.
— Я с тобой как с равной говорю, будто ты моя подруга…
— Я уже большая…
Она вздохнула:
— Какая ты большая…
Позднее, вспоминая о том, что довелось мне услышать, я думала: наверное, бабушке, обычно сдержанной, молчаливой, захотелось хотя бы раз в жизни хорошенько выговориться.
И она все говорила, говорила, может быть, уже и не думая о том, кто ее слушает.
— Когда Алексей ушел на фронт, я ночи не спала, думала, как-то ему там, не убьют ли, останется ли живой, пусть, думаю, вернется какой есть, без рук, без ног, пусть, лишь бы живой остался…
Она замолчала, потом продолжала опять:
— А после получила письмо, Петя тоже ушел на фронт. Подумать только, один за другим…
Я перебила ее:
— Бабушка, не верь Туричу, слышишь, не верь, он все врет!
Она грустно ответила:
— Нет, Маша, это все правда.
Тогда я закричала:
— Неправда! Он — лгунишка, дрянь, он завидует деду, потому что деда все любят, а о нем никто никогда доброго слова не скажет!
Она слегка приподняла ладонь, как бы отмахиваясь от моих слов.
— Не все ли равно, какой он, плохой или хороший, когда так оно все и есть. Я это все давно знаю, — подчеркнула она, — очень давно. Я знаю, он не любит меня, у него вся душа с Леной, они вместе работали в одном госпитале.