Ликуя и скорбя
Шрифт:
Нет, не трусливы ордынцы. Те, что перебежали через Вожу, остановились, построились и били из луков, отгоняя от реки русских всадников, прикрывая отступающих. Конные сотни русских войск отошли от реки, из пешего строя выступили стрелки. Осталась на их долю работа — иссечь стрелами оставшихся ордыцев.
Дмитрий стоял на холме. Молчал, стиснул губы, не работал ни копьем, ни мечом, а по лицу струился пот, в черных глазах стыли слезы. Знал, что готовил, но и сам не ведал, какую приготовил силу на великого врага, на оскорбителей, грабежников, на терзателей русской
Тихо стоял рядом Олег, губы его шептали:
— То и во сне не приснится, то и ворожея не наворожит!
Стрелки отжимали залпами ордыцев от реки, охватывая полумесяцем тех, кто не успевал перебежать Вожу. Пришла стрела из лука, умел ордынец стрелять, сызмальства был обучен на скаку бить без промаха. И снос бокового ветра учел, и стрелу послал точно, выцеливая шею воина на стыке кольчуги и шлема! А может быть, и случайная то стрела, как судьба. Пришла стрела в шею Дмитрия Монастырева, белоозерского наместника и воеводы стрелков.
Изрубить тысячи человек, даже если бы они и не сопротивлялись, время и силы нужны. Ордынцы, стиснутые, сжатые со всех сторон, пытались огрызаться, конные кололи копьями, стрелки били стрелами, давили длинные копья пеших воинов. Вода в Воже окрасилась кровью и выступила из берегов.
Затрубили трубы.
На холм к шатру Дмитрия принесли Дмитрия Монастырева и рязанского боярина Назара Кучакова. Кем был Монастырев для русского воинства, то ведали князь Дмитрий и Боброк. Омрачила эта смерть воинскую победу. Дмитрий опустился на колени и молвил:
— Записать навечно в поминание Дмитрия Монастырева, князя русского, и рязанского боярина Назара Кучакова. Поминать их во всех русских церквах!
Первым заговорил Андрей Ольгердович.
— Видел я, брат мой старейший, много битв... Бился с немецкими рыцарями, ходил на Орду, водил полки с отцом. Скажу, закатилась звезда Орды! С твоим войском готов идти в любые страны, нет силы, способной его остановить, как не было силы, что могла бы остановить войско Александра Македонского.
— Слова твои, брат мой Андрей, радуют мое сердце,— ответил Дмитрий.— Я никуда не собираюсь вести это войско. Создано оно лишениями и смертным трудом, дабы отстоять родную землю. Не для завоеваний оно создано, а оберечь труд наш, землю нашу, детей наших, чтоб не погасла свеча и не пресекся род русский.
С полночи налегла над Окой непроглядная могла, гасила костры, сверкали они в двух шагах желтенькими светлячками.
Туман поредел к полудню. Боброк перевел через Вожу стрелков и раскинул их на холмах. Известна повадка Орды заманивать противника в глубину степи. Осторожничал.
Разъезды пронизали весь путь от Вожи до Переяславля. Возвестили: Переяславль цел стоит, ордынцев не видно, бродят на лугах ордынские табуны, стоят ордынские вежи, забита ими вся дорога.
Боброк пустил в догон конных. Игнат с тремя сотнями стрелков, с людом своим, с приказчиками, с писцами подошел к ордынским вежам. Табунщики ловили на лугах ордынских коней, писцы и приказчики исчисляли захваченное в вежах.
Богаты вежи оружием: копьями, стрелами с калеными наконечниками. Кольчуги,
— А ты как попал в ордынские вежи? — спросил попика Игнат.
Очень сомнительной показалась ему радость этого темного человечка с козлиными ухватками и с лукавыми серыми глазами.
— Вез меня князь ордынский ставить в Москве митрополитом. Рад несказанно, что погнали вы нечестивых!
Могло быть и так. Игнат приказал стрелкам обыскать попика, вывернуть все потаенности в одежде, весь скарб на возу. Мог тот попик везти переметные письма к московским переметчикам. Писем не нашли, нашли ладанку на груди с неизвестным зельем.
Был бы то не попик, а знахарь, не удивился бы Игнат, а попу какая нужда в знахарском зелье? Зелье составлено из трав. Знал огородник многие травы и эти угадал. Отвар из таких трав убивал человека не враз, а с задержкой в два, три дня, и не было от него противоядия. Попик начал было уверять, что это зелье от ломоты в костях. Игнат предложил ему угоститься зельем, попик взмолился и поклялся, что все расскажет князю.
Поведал попик Дмитрию, что шел он на Москву угостить отваром князя московского, ежели живым уйдет из битвы; ежели не уйдет живым, угостить тем отваром сыновей князя Дмитрия, чтобы и корень его извести на веки веков. А послан он боярином московским Иваном Васильевичем Вельяминовым, что сидит в совете у Мамая и ждет, когда Мамай пойдет воевать Русь. Дмитрий повелел до времени заточить расстригу в монастырь и крепко стеречь.
Москва встретила весть о победе колокольным звоном, откликнулись колокола в Боровске, загудели колокола на Софии новгородской, отслужил благодарственный молебен Сергий в Троице, перекликались радостно колокола Владимира, Суздали и Новгорода Нижнего.
Из Новгорода князь Владимир Андреевич привез с собой по просьбе супруги Елены зело искусного иконописца Феофана Гречина, сманенного из Царьграда новгородской Господой расписывать их храмы. Из Троицы в Боровск приехал отец Сергий крестить сына Владимира и Елены. С ним был послушник Андрей, сын Игната Огородника. Зазвала в Боровск княгиня искусника иконописца Прохора с Городца.
Княгиня Елена, гордая литовка, говорила Сергию, что призвала искусных мастеров и хочет, чтобы Боровск светился в веках делом их рук.
— Не приемлю Христа-мученика, вижу бога русского великим и могучим.
Радостны были эти слова Сергию, отвечали они его давним мыслям.
Тихо беседовали Феофан Гречин и Прохор-иконник об иконописании, о смешении красок, о выражении ликов святых. Слушал, затая дыхание, отрок Андрей, не перебивал искусников отец Сергий. Размышляли, как писать палаты в княжьем тереме.
Просил Сергий начертать согласие — оно в единстве мыслей христиан, от единства мысли единство силы, а символ — Троица: отец, сын и святой дух.