Лили.Посвящение в женщину

Попов Николай

Лили задумалась и поникла головой, точно стараясь разгадать тайну и этого облака, быстро менявшего свои очертания, и этой искрящейся в недоступной дали звездочки, и этих светящихся зеленоватым светом железнодорожных фонарей.

Но лошадь несла так быстро, что когда Лили снова подняла голову, то по сторонам шоссе темнели в неясных, смутных очертаниях лишь кусты и деревья.

— О чем вы думаете? — обратился к Лили Иван Ильич, слегка вздрагивая от пронизывающей сырости и прохлады весенней ночи.

— Я сама не знаю, — чуть слышно ответила Лили. — Кругом, куда

ни взглянешь, все так странно и непонятно… Знаете, я до сих пор все еще мучаюсь разгадкой жизни! — сказала она уже совершенно другим тоном, полуобернувшись к Ивану Ильичу, и лицо ее стало задумчивым и грустным. — Все хочется разгадать эту мудреную, полную муки загадку!.. Вы читали когда-нибудь Гейне? Помните? «У моря полночного, моря спокойного юноша грустный сидит» и просит волны разрешить ему загадку жизни.

— «Уж много мудрило над нею голов, голов человеческих, — жалких, бессильных», — процитировал Иван Ильич и добавил:

— Я не знаю наизусть всего стихотворения, но помню, что оно кончается так: «Волны журчат в своем вечном течении, дует ветер, бегут облака; смотрят звезды, безучастно холодные, и дурак ожидает ответа»…

— Вот так же и я, дура, все ожидаю ответа!.. И знаю, что ответа никогда не будет… И не только мне, но и всем другим людям, которые будут жить после меня. И все будут мучиться и тосковать, тщетно стараясь разгадать загадку жизни. Что мы видим?.. То, что отражается в наших глазах. Этого слишком мало. Отражение мы принимаем за действительность, хотя отлично знаем, что зрение наше далеко не совершенно… Мы знаем только три измерения. А может быть, существует четвертое, пятое и шестое измерения?.. У мухи, ничтожной мухи, говорят, зрение гораздо более совершенно, чем у человека… Мы живем в какой-то полутьме и, жалкие, несчастные, бродим ощупью, пока наконец, вдоволь настрадавшись и растеряв все силы, не добредем до могилы и не сделаемся достоянием червей.

— Чего ради ударились вы в философию? Сколько ни думайте, все равно ни к чему путному не придете! — с усмешкой возразил Иван Ильич.

Лили посмотрела ему в глаза и глубоко вздохнула.

— Хочется вам счастья? — спросила она нерешительно.

— Да!.. — ответил Иван Ильич.

— Ну, и мне также!.. Только я не в состоянии понять счастья, если все окружающее остается для меня загадкой и тайной…

— Слишком многого хотите!..

— Лишь того, чем когда-то дьявол, приняв вид змея, соблазнил наших прародителей. Помните? «Вы будете как боги и познаете все»…

— Дьявол жестоко обманул наших прародителей. Вкусивши плод от древа познания добра и зла, они познали только страдания и муки…

Лили пожала плечами и не сказала ни слова.

Вдали мелькнул яркий, голубоватый свет электрического фонаря.

— Заедемте погреться и… и выпить! — предложила Лили.

— Как хотите! — с улыбкой отозвался Иван Ильич. Кучер сдержал лошадь, и пролетка остановилась у подъезда загородного ресторана. Швейцар почтительно распахнул двери, и несколько вымуштрованных лакеев выбежали им навстречу.

— Я давно не была здесь! — весело воскликнула Лили. — Куда хотите: в общий

зал или в отдельный кабинет?

— Распоряжайтесь уж вы! Я по части кутежей в загородных ресторанах новичок, — ответил Иван Ильич.

Лили звонко рассмеялась и, подхватив Ивана Ильича под руку, прошла с ними в отдельный кабинет.

— Устриц, шампанского и фруктов! — тоном знатока приказала она.

Иван Ильич нащупал в кармане свободной рукой бумажник. «Как бы, того, не оказаться несостоятельным!» — подумал он.

LXI

Из общей залы доносилось пение. Какой-то женский гортанный голос пел под аккомпанемент рояля модный цыганский романс.

Лили внимательно слушала и глаза ее задорно блестели. Когда пение смолкло, раздались аплодисменты и пьяные, несуразные крики «браво». Лили сбросила с себя пальто и шляпку и, поправив перед зеркалом волосы, подошла к Ивану Ильичу.

— Вам нравится это? — спросила она.

— Что?

— Ну, вот это цыганское пение?

— Нет!

— А я нравлюсь?

— Зачем вы спрашиваете? К чему это?

— Чтобы вызвать вас на объяснение в любви.

— Не думаю, чтобы это было вам приятно.

— Вы еще слишком плохо знаете женщин!.. Женщины всегда сентиментальны и любят выслушивать уверения и клятвы в любви…

— От кого бы ни исходили эти уверения и клятвы?

— Ну вот! Само собой, необходимо, чтобы автор их был до некоторой степени симпатичен и мог надеяться на взаимность в любви.

— А я могу надеяться на это?

Лили, прищурив глаза, осмотрела Ивана Ильича с ног до головы, и лицо ее озарилось улыбкой. Она подошла к мужчине и положила ему руки на плечи.

— Вы меня сразу увлекли и заинтересовали! — начала она, жадно впиваясь возбужденным взглядом в его бледное лицо. — Вы мне кажетесь непохожим на других, может быть, сообща с вами, я найду счастье, или… или еще глубже увязну в болотной тине!

— Последнее — вернее, — пробормотал Иван Ильич.

Лакей принес на подносе устрицы и фрукты; затем ушел и тотчас же возвратился с серебряной вазой, в которой среди льда торчала бутылка шампанского.

— Больше ничего не нужно! Можете идти! — повелительно сказала ему Лили. Она быстро привыкла к ощущению исключительности и силы, которое давало обладание громадными деньгами, и любила при случае дать понять окружающим, с кем они имеют дело.

Лакей исчез, плотно притворив за собой двери. Иван Ильич подошел к столу и наполнил стакан искрящимся золотистым напитком.

— За ваше счастье!.. — воскликнул он и залпом опорожнил стакан. Затем близко подошел к Лили и несмело взял ее руку. — Я теперь понимаю, почему так сильно увлекся вами покойный брат. Я даже понимаю, что вы обязательно, против своей воли и желания, должны были погубить его… Любовь и ласки такой чарующей женщины, как вы, не всякий может перенести безнаказанно. И, зная это, все-таки вряд ли кто в состоянии пересилить мечту о счастье этой любви. Я бы, по крайней мере, не задумался ни на минуту, не остановился бы ни перед чем… За один момент вашей любви я бы пожертвовал всем, но…