Лилит
Шрифт:
Ему было лет двадцать пять — двадцать шесть, а что касается внешности, то это как будто кто-то оживил куклу Барби, только сначала сделал ее чуть застенчивой. Правда, потом я убедилась, что его застенчивость просто игра или имидж, который он себе очень удачно придумал. Он был очень женственный, я вначале даже приняла его за «голубого», чуть позже я изменила это свое мнение (и напрасно, потому что еще чуть позже снова изменила мнение на прежнее).
Через час я все-таки решила ехать домой. Вадик — он не отходил от меня ни на минуту — пошел меня проводить, а когда провожал, сказал,
Ну а потом, понятно, он в благодарность за мою доброту, когда мы подъехали к его дому, пригласил меня на чашечку кофе. А почему я должна была отказываться, когда со мной поступают так, как поступил Сережка?
Вадик казался очень красивым ребенком, кстати, и интеллект его был на этом же уровне. Но какую женщину волнует интеллект ребенка?
Из женского любопытства я встала на краешек ледяной горки, а как только чуть скользнула, то, конечно, попыталась удержаться, но любому понятно, что это бесполезно, да и кто откажется от удовольствия прокатиться с ледяной горки. И я его получила.
Еще одна деталь. Уже утром, перед самым моим уходом, Вадик произнес фразу, которую я не поняла тогда. Он сказал, что денег не надо, что за все заплачено. Я не только не разозлилась, я даже внимания не обратила. Не этим была занята моя голова…
Я вышла из лифта, открыла дверь и вошла в квартиру.
Сережки не было. Мой страх по поводу объяснения с ним сначала сменился облегчением, но ненадолго, всего на минуту, а вот потом появилась нехорошая растерянность и тревога — Сережка пообещал меня ждать, а его нет.
Но тут же я подумала, почему он мне не звонил, и сразу вспомнила, что я отключила свой мобильник, как только пришла в театр, и так его и не включала.
Я подошла к телефону, который стоял у меня на столе, и набрала номер Сережкиного мобильного.
Вместо Сережки мне ответил женский голос, и он, этот голос, сказал мне, что Сережка временно недоступен. В общем, он отключил свой телефон.
Я набрала его домашний номер, там никто не подошел к телефону.
Что это все могло значить? Могло значить все, что угодно, но ничего хорошего для меня, в этом я не сомневалась.
Прошло два дня, Сережка так и не появился.
Понятно, кто-то ему все рассказал и он решил меня бросить. Но я с этим не согласна, нельзя бросать человека за одну-единственную ошибку, ведь такое в моей с ним жизни случилось только один-единственный раз, поэтому он не должен меня бросать, а должен простить, потому что я больше так не буду.
И я знаю, где его найти. Когда у Сережки плохое настроение или какие-то неприятности, то он может быть только в своей мастерской.
Мастерская находилась в центре, во дворе девятиэтажных кирпичных домов, в полуподвальном помещении, как это называется. Чтобы попасть туда, нужно сначала открыть железную дверь, к которой ведут три ступеньки, за ней маленькая
Я въехала через арку во двор и остановила машину рядом с железной дверью.
Сережкиной машины поблизости не было, но это ничего не значило: жил он недалеко и, если заезжал домой, потом мог пешком прийти сюда.
Я заглушила двигатель, вздохнула и вышла из своей «БМВ».
Ключи у меня были не только от Сережкиной мастерской, но и от его квартиры.
Я поднялась по трем ступенькам и вставила ключ в замок.
Ключ почему-то никак не хотел поворачиваться в замке.
Я так старалась, что пальцам стало больно, а он не поворачивался.
Если так, нужно стучать в дверь. Но прежде чем ударить по ней, я взяла и дернула ее. И дверь открылась.
Лампочка, освещавшая лестницу, горела. Значит, Сережка здесь.
Приготовив себя к слезам раскаяния и словам обвинения, я спустилась по приблизительно десяти кирпичным ступенькам и толкнула следующую дверь. Она открылась.
В мастерской было темно.
Я нащупала на стене выключатель. Мастерская осветилась ярким светом.
В первую секунду я ничего не сообразила, во вторую секунду растерялась, а ближе к третьей ощутила бешенство — прямо передо мной, в пяти шагах от меня, на старом, местами вытертом до серого цвета, кожаном диване, лицом к стене, лежала женщина. И она была совершенно голая! Я видела только ее спину, ну и все остальное, что можно увидеть с этой стороны. Честно признаться, фигурка у нее была не хуже моей, правда, ростом она поменьше, как мне кажется, сантиметров сто пятьдесят пять — сто шестьдесят, и, судя по этой фигуре, она была довольно молоденькой, и она мирно спала. И хоть бы простынка на ней какая-нибудь была, хоть тряпочка, которой вытирают кисти. Только длинные темные волосы прикрывали ее лицо, шею и плечо.
Но мне было не до того, чтобы ее рассматривать, мне очень хотелось увидеть Сереженьку — вот, значит, куда он отправился и с кем провел двое суток, вот его важная встреча с каким-то человеком.
А я, идиотка, мучалась, страдала из-за того, что случайно, по глупости у меня что-то такое было. Сволочь он!
Но где он сам? Мне нужно сказать ему все, что я о нем думаю, перед тем как уйти. Прятаться в мастерской особенно негде, кроме этого помещения, есть еще совсем маленький чуланчик. Я подошла к этому чуланчику и открыла низенькую, сбитую из досок, как в деревенском сарае, дверь.
Там никого не было.
Значит, Сережка куда-то вышел.
Я подошла к девушке, взяла ее за плечо, чтобы разбудить.
Мне же нужно ее расспросить о чем-то — о чем, я еще пока и сама не знаю. Я взяла ее за плечо и сразу отдернула руку.
Мне стало не по себе, потому что плечо девушки было каким-то неестественно холодным.
С полминуты я простояла, уставившись на холодную женщину, и за эти полминуты хоть бы одна мысль появилась у меня в голове. Потом одна появилась: может быть, это совсем не женщина, может, это просто манекен какой-нибудь синтетический?