Лиловый костюм (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

– Четыре – скучная цифра, она похожа на стул. А цифра «восемь» – изящная. Пусть на двери моего кабинета будут две цифры «восемь».

Существенным неудобством в работе Гии Семечкина было то, что посетитель не умел и не хотел быть кратким. Человеку нравится, когда его слушают, и еще больше нравится, когда слушают и сочувствуют. Вместо того чтобы по пунктам изложить суть дела, посетитель начинал разворачивать подробный конспект: все с самого начала до самого конца со всеми мельчайшими подробностями.

Искусством устного рассказа обладает, например, Ираклий Андроников, но Ираклий

Андроников к Гие не заходил, приходилось выслушивать другие устные рассказы – много худшие по теме и по деталям.

Однажды в конце рабочего дня в кабинет № 88 вошел красавец. Он был молод – лет восемнадцати, не больше, и высок – метр девяносто, не ниже. И каждый миллиметр был в нем строго продуман природой. Видимо, природа не одну сотню лет вела строгий естественный отбор, прежде чем создать такой индивид.

– Здравствуйте, – поздоровался красавец. – А я вас ищу-ищу. Сначала третий кабинет, потом сразу восемьдесят восьмой. Какой-то идиот нумеровал.

Гия промолчал.

– Я слышал, вы исполняете все желания, – сказал красавец.

– Все разумные желания, – уточнил Гия.

– У меня есть разумное желание: я хочу славы и чужих городов.

– Заграничную командировку?

– За границу, – поправил парень. Ему не нравилось слово «командировка».

– А что вы умеете делать?

– Я красивый.

– И все?

– А вам мало?

– Мне вполне достаточно, – сознался Гия.

– И другим достаточно. Красота встречается так же редко, как гениальность. Я в своем роде тоже гений.

– Вам нужно найти какое-то применение своей гениальности.

– Какое бывает применение мужской красоте? Я ведь не женщина...

– Может быть, в манекенщицы, то есть в манекенщики... В Дом моделей. Они ездят за границу.

Красавец задумался, постукивая пальцами по колену. Руки у него были смуглые, совершенные, и ногти на пальцах тоже совершенные.

– Напишите, пожалуйста, бумагу, – попросил он.

– Какую бумагу?

– На имя директора Дома моделей.

Гия терпеть не мог бумаг, но ему не хотелось отказывать. Он взял журнальный бланк и нарисовал на нем человечка за столом в круглом беретике. Вокруг беретика, похожего на нимб, нарисовал сияние. Потом, подпав, достал из стола бенгальскую свечку, поставил в керамическую вазочку, как цветок. Чиркнул спичкой, поднес ее к свече. Свеча начала тлеть, кончик стал красным, потом вдруг во все стороны бесшумно брызнули огоньки. Они были холодные и голубоватые, как звезды, и летели далеко, как на ниточках, по разным траекториям.

На другой день в кабинете главного редактора состоялась летучка.

Вахлаков стоял в замшевом пиджаке, пытался засунуть два пальца за борт, но пальцы не держались, потому что была оторвана пуговица. На том месте, где она была или должна была быть, торчали нитки.

Вахлаков запустил руки в карманы. Он стоял как капитан корабля перед своей немногочисленной командой. В команде все были очень милые люди, но им надоедало быть милыми, и они ссорились. Потом надоедало ссориться, и все снова становились милыми.

Вахлаков никогда и ни с кем не ссорился. Острым углам он предпочитал овал. В его характере

по законам диалектики совмещались противоположности: любил свою жену и других красивых женщин, был талантлив в общении с людьми и бездарен наедине с собой, то есть в своем творчестве. Поддерживал начинающие таланты, а это значило, что был лишен зависти и верил в будущее. Люди не завидуют в том случае, когда знают, что сами что-то могут. Вахлаков не завидовал, но и сам ничего не мог.

Вахлаков происходил из царской фамилии: в его родословной значилась любовница Ивана Третьего. Вахлаков скрывал эту подробность, но в его осанке, несмотря на оторванную пуговицу, пробивалось нечто царственное.

– Цыганкова! – царственно приказал он. – Проверьте факты!

Цыганкова открыла свой блокнот и что-то в нем записала. Она всегда добросовестно записывала все свои обязанности, но никогда их не выполняла. У нее постоянно было плохое настроение.

Счастливых людей Гия не любил. Ему нравились те люди, которым нужно было помочь, сделать для них доброе дело и, таким образом, оставить в них себя. Но еще больше ему нравились люди, которым надо было помочь, но они отказывались от помощи. Они ни у кого ничего не просили, потому что желали остаться независимыми.

– Семечкин! – окликнул Вахлаков. – Что там у вас происходит?

– Где? – испугался Гия.

– Свечки бенгальские зажигаете, человечков рисуете...

Гия промолчал.

– Почему вы молчите?

– Я не понимаю – нравится вам это или нет?

Вахлаков свел брови, он сам не знал – нравится ему это или не нравится.

– Странно как-то, – нерешительно сказал он. – А зачем вы зажигаете свечки?

– Они красиво горят.

– А человечков зачем?

– Это как печать. Ведь ставят люди печати.

Вахлаков поскреб ногтем щеку.

– Распускают слух, будто вы все можете. Мне это не нравится. – Здесь Вахлаков определенно знал свое отношение.

– Я тут ни при чем, – объяснил Гия. – Слухи живут отдельно от людей и не имеют к ним никакого отношения. Слухи сами по себе, а люди – сами по себе.

Когда летучка окончилась, Вахлаков подошел к Семечкину и тронул его за локоть.

– Гия, – Вахлаков оглянулся на дверь, – у меня к вам просьба.

– Кабинет восемьдесят восемь, – вежливо сказал Гия. – В порядке общей очереди.

– Мое дело особенное, – пообещал Вахлаков. – Для вас как для специалиста оно будет особенно интересным.

– А какая просьба? – спросил заинтригованный Семечкин.

– Сделайте так, чтобы я был молодой.

– Как молодой?

– Ну... мне сейчас пятьдесят восемь, а чтобы было тридцать.

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что это противоречит закону философии.

– Какому закону?

– «Отрицание отрицания». Я не могу менять диалектику, ее Гегель придумал.

– У меня позвоночник болит, – пожаловался Вахлаков. Ему казалось, что можно уговорить Гию, если попросить хорошенько. – Во время войны меня тряхнуло. Я упал, позвонок сместился и теперь давит на нерв. Вот я с вами разговариваю, а в пояснице как зубная боль и в ногу отдает. Скажите, интересно так жить?