Лимонка в тюрьму (сборник)
Шрифт:
Например, нельзя выйти из барака не в ЧТЗ (рабочие ботинки, обувь с подошвой из автомобильных покрышек) – сразу запишут, как вышел из барака. Там уже целая армия стоит с бумажками наготове.
Всё построено на системе доносительства. Да, там целая армия – СДП. Полицаи. Уже в изоляторе очень много читал про концлагеря гитлеровские. Очень много похожего. От питания – варёная брюква, у нас – вареная капуста, до вот этих «капо» и прочее, прочее… Только что мы не треугольники носим, а бирки. Вот такие мы были «остарбайтеры»…
И вот, приехала эта Хельсинская группа. У них был список жалобщиков, из тех, кто голодал. Спрашивали: «Действительно было ли такое – голодовка? Какие нарушения, что вам не нравится?» Вот эти вот «люди», точнее «козлы», перешивали чужие бирки на себя. Настоящие люди в это время были
…Начальникам не понравилось, что я – такой жалобщик, что постоянно чего-то требую, не уважаю администрацию. Я действительно вошёл с ними в конфронтацию. В результате они стали говорить про меня, что я поддерживаю воровские традиции, раз я против администрации. И вообще, НБП у них сразу оказалось ОПГ (организованной преступной группировкой)…
Попал в изолятор. Подходит конец срока. Семь суток истекают. Они мне: «Так, Клёнов, да ты спал в дневное время на полу. Бумажка на тебя… Пошли ещё на шесть суток». Подходит день освобождения после этих шести суток. «Да ты решётку в камере открывал? У нас – свидетель. Милиционер Продольный. Он в глазок заглянул и видел, как ты её открывал». Получи ещё десять суток. Так я «плавил» месяц в изоляторе. Потом, само собой, меня перевели на строгие условия содержания.
Я побыл в СУСе (строгие условия содержания) ровно десять суток, и меня осудили на ЕПКТ (единое помещение камерного типа). Всех особо злостных нарушителей, вроде меня, тех, кто ломает и шатает режим, тех, кому спокойно не сидится, тех, кто не любит администрацию, вывозят в это ЕПКТ. Это – такой своеобразный изолятор для ломки заключённых.
ЕПКТ находится на ИК-10. Это – особый режим. Десятая зона сама по себе трудная. А ЕПКТ – особо строгий барак на особом режиме. То есть «подводная лодка». В этом бараке – всего 15 камер. Когда меня туда завели, это была одиночная камера, но наварены были двое нар. Получилась одиночная камера на двух человек. Три шага вперёд, три в сторону. Её площадь – полтора на два метра. Даже обыкновенных унитазов не было. Просто дырка в полу. То есть кубик цемента и дырка в полу. Стены были оштукатурены «под шубу». Это ещё в 80-х годах отменили. На окне решётка. Фрамуга открывается, но упирается в решётку и поэтому получается, что открывается всего лишь на три пальца. Вытяжки нет. Есть только плотное стекло для ночного освещения, которое, конечно, не включается. Постоянно горит одна и та же лампа, чтобы на мозги действовала. Ночное освещение предназначено для всяких комиссий. Мол, оно есть… Какие там порядки… Доклад… Открывается дверь. Ты поворачиваешься лицом к стене. Руки над головой. Пальцы растопырены, чтобы проверить, что у тебя никаких лезвий между пальцами нет. Ноги – шире плеч. Стоишь в растяжке. Открывается дверь. Ты поворачиваешься и докладываешь, что такой-то находится в такой-то камере. Выбегаешь. Полностью раздеваешься. Они всё прощупывают. Вплоть до трусов. Руки над головой и приседаешь. Если медленно делаешь, то тебя бьют киянками по спине. Это – деревянный молоток с деревянной ручкой. Они простукивают им нары, стулья на предмет обнаружения всяких запрещённых вещей. Если ты положил между досками в нары какое-то лезвие или чай спрятал, то это всё вывалится. Решетки на пропил им тоже проверяют. Присел, хватаешь вещи и забегаешь. Так два раза в день. Если днём спишь, выводят и бьют. Но бьют уже серьёзно. Не хочешь белить камеру – бьют. Меня сильно «раскумарили» за эту побелку.
В общей сложности просидел там год. В одиночной камере. Было только два месяца, когда ко мне второго человека кидали. Я освободился прямо из камеры. Первые полгода на прогулки не выводили вообще.
…Я ещё с 31 июля начал требовать положенной мне перед освобождением бани, парикмахера. Просил дать мне вещи примерить, подогнать джинсы. Самое человеческое, что может быть. Они врубили свою любимую «бычку»: «Нет, нет, на свободе пострижешься…» – и в таких наглых тонах, что я просто начал пинать эту решетку, кричать: «Как так? Вы что тут беспределите? Мало того что меня должны освобождать с общего режима, а вы меня на особом до сих пор держите…» – я уже не говорю про адаптационный период, который я должен проходить две недели перед освобождением. В ответ опять: «На свободе, на свободе пострижешься, помоешься тоже на свободе…» С грехом пополам я с дневальным договорился. Он мне нагрел бак в бане, говорит: «Иди, Клён, помойся… бродяга». Хоть помылся, но так и не постригли.
И вот я требовал, требовал. С утра 1 августа числа Мылкин Иван Васильевич начал обходить камеры: кто спит, кто там чего, на кого бумагу написать – сейчас же не бьют, только бумаги пишут, изоляторы дают. Мылкин – начальник ЕПКТ и ШИЗО десятой колонии. Он относится к отделу безопасности, но отвечает за всю эту, так скажем, «крышу». Я знаю, что с ними нельзя грубо разговаривать, тем более с представителями администрации. Начал нормально. «Иван Васильевич, как так? Мне положено то-то и то-то. Почему вы этого не делаете?» – «Ты, главное, сиди спокойно, не кипешуй, помоешься и пострижёшься на воле, тут тебе не парикмахерская…» Я и начал уже серьёзно говорить: «Вы зачем беспределите? Я про всё помню, сколько раз вы меня били, все ваши беспределы я запомнил».
Видимо, от этих слов его перемкнуло. С ним ходил продольный Василий Максимович. Они, конечно, нам не представляются. Но я узнал, как его зовут, в третий епэкатэшный срок. С горем пополам, от десяточников (заключенные, отбывающие наказание в ИК-10). Когда в одиночной камере сидел, рядом сидел десяточник, и он знал, как его зовут.
Вывели они меня, завели в свою контролёрку, руки в гору, на растяжку и давай по спине лупить чем-то металлическим, завёрнутым в тряпку. Видимо, чтобы следов не осталось, но они остались.
Было это 1 августа, в день моего освобождения, с утра.
Послесловие
Захар Прилепин. Познавшие цену свободы
Надо сразу пояснить читателям этой книги, что все её авторы в разное время являлись активистами Национал-большевистской партии. Включая и меня тоже.
НБП запрещена в России как экстремистская организация, хотя в результате её деятельности никогда ни один посторонний человек не пострадал.
Зато более ста партийцев получили уголовные срока, тысячи проходили по административным делам, многих пытались запугать, на многих давили, кого-то неизвестные, но хорошо подготовленные прохожие били на улицах, кому-то смышлёные и бесстыдные опера подбрасывали патроны и наркоту. Несколько нацболов погибли при невыясненных обстоятельствах – что характерно, либо накануне громких партийных акций, либо сразу после них.
Пока российское общество и либеральная интеллигенция занимались сведением счётов с давно уже исчезнувшей советской властью под лозунгом «Чтоб это никогда не повторилось!» – самые уродливые приметы тех времён плотно вошли в наш быт: преследование инакомыслящих, слежка, пытки, зверская пенитенциарная система.
Пока крикливые чистоплюи и вялые эстеты сетовали на флаг с раздражающим серпом и тяжёлым молотом, а также на то, что Эдуард Лимонов выдумал новый арт-проект, реальные люди сидели за реальной решёткой – за нашу и, кстати сказать, вашу свободу – которой, как выяснилось недавно, вдруг стало ощутимо не хватать.
На самом деле её не хватало давно, но какое-то время – лет эдак пятнадцать – об этом было говорить не модно. Зато сейчас очень модно. Но разве выборы стали фарсом только вчера? Да они – полный фарс как минимум с середины девяностых! Вся наша якобы демократическая политика была фарсовой изначально – и нацболов, в отличие от большинства населения, от всего этого воротило очень давно. Видимо, у нацболов более тонкая и сложно организованная психика, других объяснений я пока не придумал.
Легально партия существовала с 1995 по 2003 год.