Лингвистические парадоксы
Шрифт:
Иногда силу образу придает подчеркивание несоответствия грамматического рода и пола. Так, в замечательной народной песне о Горе:
А и лыком Горе подпоясалось, Мочалами ноги изопутаны. А я от Горя в темны леса — А Горе прежде в лес зашел; А я от Горя в почестней пир — А Горе зашел, впереди сидит...выражения темны леса, ноги изопутаны, почестной пир, но и олицетворение Горя в мужском роде.
Ясно, что в разных языках род соответствующих слов может быть различным, поэтому при переводе
У Пушкина в переводе поэмы «Конрад Валенрод» (точнее, вступления) А. Мицкевича есть такие строки:
И всяк, переступивший воды, Лишен был жизни иль свободы. Лишь хмель литовских берегов, Немецкой тополью плененный, Через реку, меж тростников, Переправлялся дерзновенный, Брегов противных достигал И друга нежно обнимал.Примечательна здесь старая грамматическая форма — женский род слова тополь. У Пушкина мы встречаем обе формы этого слова (и мужской, и женский род). Подобные варианты есть и в современном языке (например, зал — зала). Устаревшие формы сейчас в изданиях произведений Пушкина иногда заменяются, но эту форму «исправить» нельзя. Дело в том, что у Пушкина в данном случае женский род слова тополь противопоставлен мужскому роду слова хмель. Грамматические формы получают символический смысл.
Пушкин намеренно сохраняет образный строй стихов Мицкевича (тополь — в польском языке женского рода).
Н. Асеев, который также переводил поэму, не обратил, видимо, внимания на родовую особенность слова тополь или не захотел с ней считаться. Он перевел:
Лишь ветка литовского дикого хмеля К любимому тополю прусского края, К заветной стремилась за Неманом цели.Этот перевод, так сказать, буквальнее: у Мицкевича так и сказано — ветка литовского хмеля, но образное представление оказалось разрушенным (женский род слова ветка не спасает положения). Так одна грамматическая особенность оказывается весьма существенной и для перевода, и для понимания поэтического текста.
ПОСТОЯННЫЙ ПОИСК
Два главных парадокса лингвистики
I.
Прошло уже несколько дней с тех пор, как Мьюноди, пользуясь своим высоким положением, добился для Лемюэля Гулливера разрешения посещать Великую Академию. Ректор Академии оказал ему благосклонный прием и препоручил путешественника одному из главных прожектеров.
Они уже побывали у изобретателя, который восемь лет разрабатывал
В отделении проходила зональная ученая конференция, где заседали три профессора. Гулливер стал с любопытством прислушиваться к речам. Один предлагал проект сокращения разговорной речи путем сведения многосложных слов к односложным и упразднения глаголов и причастий, так как в действительности все мыслимые вещи суть только имена. Заместитель главного прожектера, сопровождавший Гулливера, шепнул ему, что докладчик — творчески ищущая личность — раньше предлагал более радикальный проект: он требовал полного уничтожения всех слов, ссылаясь на пользу для здоровья и сбережение времени. «Ведь очевидно, — рассуждал он, — что каждое произносимое нами слово сопряжено с некоторым изнашиванием легких и, следовательно, приводит «к сокращению нашей жизни. А так как слова суть только названия вещей, то автор проекта высказывает предположение, что для нас будет гораздо удобнее носить при себе вещи, необходимые для выражения наших мыслей и желаний. Это изобретение, благодаря его большим удобствам и пользе для здоровья, по всей вероятности, получило бы широкое распространение, если бы женщины не пригрозили поднять восстание, требуя, чтобы языку их была предоставлена полная воля...»
— Но разве удобно заменять слова вещами? — удивился Гулливер.
— Единственным неудобством является то обстоятельство, что в случае необходимости вести пространный разговор на разнообразные темы собеседникам приходится таскать на плечах большой узел с вещами. Но зато великим преимуществом этого изобретения является то, что им можно пользоваться как всемирным языком, понятным для всех цивилизованных наций.
Гулливер вспомнил, что этим методом он сам пользовался в разговоре.
В это время был объявлен перерыв. Заместитель главного прожектера обратился к собравшимся: «Уважаемые коллеги, позвольте представить вам нашего гостя, иностранного туриста мистера Гулливера, известного этнографа, знатока многих языков. Мистер Гулливер в- большой милости у королевы Бробдингнега».
Не зная, с чего начать разговор, Гулливер вдруг вспомнил знакомого журналиста и спросил: «Над чем работают ученые?»
— Совместно с электронно-техническим отделом мы разрабатываем проект карманного диктографа. Этот прибор преобразует устную речь в письменную, точнее — осуществляет письменную фиксацию устной речи.
— У нас его называют магнитофоном, — заметил Гулливер.
— Нет, диктограф — иное. Он заменяет машинистку: вы говорите и получаете отпечатанный на бумаге текст, — возразил один из профессоров. — Аппарат может быть использован и для записи чужой речи, например при слушании лекций.
Заинтересовавшись состоянием дел, Гулливер узнал, что с технической стороны все легко и просто, а главное — грамматика. Наша речь состоит из предложений. Аппарат должен улавливать предложения, а не отдельные слова, иначе получается бессмыслица. Но для этого необходимо четко, логически строго сформулировать, что такое предложение. Гулливер не мог скрыть своего удивления: ведь это так просто! Кто же этого не знает? Потрясенные его эрудицией, профессора попросили друга королевы Бробдингнега открыть им великую научную тайну — дать определение предложения.
— Предложение, — начал уверенно Гулливер, — это сочетание слов, выражающее законченную мысль.
— Как мудро и просто! — восхитились языковеды. — Сэр, вопрос можно будет окончательно решить, если только вы объясните, что такое «мысль» и «законченная мысль». Эти два термина не вполне ясны.
— Точно определить эти термины я несколько затрудняюсь, — смутился Гулливер, — но я поясню это вам на примерах. Допустим я говорю: «Друг приехал». Мысль ясна и закончена. Значит, это предложение.