Линия фронта
Шрифт:
Пригибаясь низко, ниже кустов, Иноземцев и Степка побежали по северному склону. И сколько раз ни оглядывались они, но не видели Чугункова, скрытого нависшей над ними горой, только слышали голос его автомата. Долго слышали, уже отмерив километров пять по лощине.
Больше о судьбе Чугункова неизвестно ничего. На Пасеку родителям пришло извещение — горькое, но, может, не самое страшное, оставляющее крохотную, как зерно, надежду о том, что их сын, Чугунков Виталий Ефимович, рядовой Красной Армии, в боях за Советскую Родину пропал без вести северо-восточнее
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Держать на коленях круглый котелок, закопченный до такой густоты, что он уже не пачкал одежду, оказалось горячо. Но поставить его можно было только на пол, потому что в школе, где располагалась разведрота, не осталось ни одного стола, ни одной парты. Немцы, еще недавно хозяйничавшие в селе, пустили школьную мебель на растопку.
Пар маленьким облаком белел над котелком, источавшим запах крутого, наваристого борща. Дрожала коптилка. Она стояла на футляре из-под баяна. А баян, лежавший рядом с хозяином, поблескивал перламутром пуговиц таинственно и красиво.
Стекол в оконных рамах, конечно, не было. Да и сами рамы сохранились не везде. Поэтому на окнах висели плащ-палатки. И ветер раскачивал их, словно белье на веревках.
Степка сидел возле стены. Подражая разведчикам, держал котелок на коленях. Получалось это у него не очень ловко, ведь еще никогда ему не приходилось есть из котелка.
Каждый раз, когда отворялась дверь, Степка поворачивал голову, ожидая увидать Иноземцева, но Иван, вызванный в штаб полка, не возвращался долго. Собственно, Степка и не знал точно, когда его боевой товарищ потребовался командиру. Они разыскали полк майора Журавлева только сегодня на рассвете. И даже не позавтракав, улеглись спать на каких-то брезентовых чехлах, накрывшись Ивановой шинелью.
Проснувшись, Степка обнаружил, что лежит под зеленым суконным одеялом, а Иноземцева рядом нет. Разведчики — ребята все молодые, но, по лицам видно, крепко уставшие, — делили обед. Запах борща напомнил мальчишке о доме. Он помрачнел. И совсем тоскливо сделалось на душе…
Котелок успел опустеть и остыть, прежде чем возвратился Иван Иноземцев. Под мышкой у него торчала новенькая стеганка защитного цвета, в которую что-то было завернуто.
— Сыт, Степка? Хорошо! — сказал Иван. — Я тоже на пищеблоке подкрепился. — Иноземцев победоносно развернул стеганку: — Кое-что подходящего из промтоварчиков тебе раздобыл.
В стеганке лежали небольшого размера сапоги, белые фланелевые портяночки, свежее белье — рубашка, кальсоны и гимнастерка.
— С шароварами осечка получилась. Задок у тебя тощий. А они, понимаешь, прямо на богатырей пошиты.
Практическая смекалка Иноземцева была выше всяких похвал. И без того ветхая одежда Степана Мартынюка за неделю скитаний по горам пришла в полную негодность. Пальто прохудилось в локтях, а полы его оказались по вкусу колючим кавказским кустарникам. О ботинках нельзя было даже сказать,
— Сейчас сбегаем, помоешься в баньке, — почему-то шепотом сказал Иван. — Там и наденешь все чистое.
В горах похолодало. Земля была хрупкой, как сухой хворост. И первые звезды в засиневшем вечернем небе были похожи на яркие искрящиеся льдинки. Ветер, несильный, но упругий и колючий, дул с северо-востока вдоль немощеной сельской улицы, уходящей вниз под гору. Небольшие домики, замершие на высоких фундаментах, казались бы заброшенными, как и редкие, утерявшие листву сады вокруг них, если бы над крышами не поднимались клубы беловатого дыма, который ветер легко подхватывал и раздувал широко, словно паруса.
Спустившись по улице, они прошли оврагом. На дне сахаристо белела смерзшаяся вода. Потом полезли в гору довольно-таки крутой тропинкой и вскоре оказались перед приземистым каменным домом. Окна в доме были заколочены досками, но сквозь них пробивался пар, пахнущий мочалкой и мылом. Черная промоина ползла от угла дома к оврагу и, удаляясь, заострялась, как нож.
Они остановились. Иван почесал затылок. Повернулся к Степану и смущенно сказал:
— Понимаешь, я договорился… Все же ты пацан. Подумаешь!.. Что тебе? Там сейчас медицинский персонал моется.
Не понял Степка, что хотел сказать Иноземцев. Ответил:
— Какая разница?
— И то верно, — обрадовался Иван. — Даже веселее, что персонал женский.
— Как женский, дядя Ваня? — похолодев, спросил мальчишка.
— Медички… Ну эти… Сестры медицинские сегодня моются.
— Не пойду!
— Да ты что? Ой-ее! Застеснялся. А еще в разведчики просишься. Там же одна-единственная коптилка над входом горит. А ты в уголочке. В шайку смотреть будешь.
— Не пойду, — заупрямился мальчишка.
Иноземцев удрученно вздохнул:
— Ты же ребенок. Ну что понимаешь?
— Все я понимаю, дядя Ваня. Очень даже все. И больше.
— Хотя бы так, — согласился Иван. И тут же коварно спросил: — Но откуда персонал про твое понимание узнает?
— По глазам догадаются.
— Что же с тобой делать? — В голосе Иноземцева была неподдельная растерянность. — Не вести же такого грязного к майору Журавлеву. А вдруг по тебе вши ползают?
— Не находил, — смутился Степка.
— Когда найдешь, тогда и разговаривать про это поздно. Жди меня здесь.
Иван передал Степке сверток, а сам вошел в баню. Дверь взвизгнула, словно ее ущипнули. Степка почувствовал, как запылали его щеки.
Отсюда, с середины горы, поселок казался лежащим в чаше. Темнота оседала в нее слоистая, точно пирог. На дне она была густой, непрозрачной, редела по склонам, а выше обволакивала вершины чистой, словно первый снег, синевой.
Где-то за горами перекатывалось эхо взрывов. Тяжело, неуклюже. Но это было далеко, потому что желтые всполохи не метались по небу, а звуки непременных в боевой обстановке ружейно-пулеметных выстрелов не слышались вообще.