Линия Горизонта

Латыпов Александр

Видимо, леди так не понравились его обкусанные ногти и грязное лицо. Или, может быть, бритая голова? Грязная одежда? О, или тюремная вонь?

Она протянула вперед руку, ладонью вверх, на которой лежали дешевые карманные часы, обернутые в серый полупрозрачный платок из легкой ткани, – со стороны сложно было понять, что женщина показывала ему.

Те самые карманные часы, с инициалами А.К.М.

– Что вы хотите от меня?

– Молодец. Завтра я жду тебя в своем доме. Будешь у меня жить, работать лакеем и дворецким. Выполнять мои поручения.

– Но…

я…

– Считай это приказом от своей хозяйки. – Она сладко улыбнулась в очередной раз и, повернувшись к нему спиной, бросила через плечо: – Катарин-стрит, пятьдесят восемь. Завтра, к двенадцати.

И ушла.

Вот и разгадка. Как же все просто! Несколько месяцев Саймон нищенствовал – у него не было денег, не было еды, он попросту голодал. Работы в Городе последнее время не было, а побираться Саймон не хотел.

Полгода назад он заболел; в одну из ночей ему стало совсем плохо – его лихорадило, он терял сознание, что-то бормотал. Денег на врача не было. А наутро выяснилось, что он задушил соседа в бреду – того нашли рядом с Саймоном утром.

Сосед, видимо, пытался успокоить его – рядом стояла миска с холодной водой и лежало полотенце, которое сосед прикладывал ко лбу больного. Полиция сначала хотела отпустить Саймона, но, обыскивав комнату, нашла в его вещах часы соседа, которые он украл еще до того, как заболел.

Полиция обвинила Саймона в убийстве, краже и попытке обмана. А с такими обвинениями в Город не возвращаются. Но вот теперь Саймону придется вернуться, и если не к нищете, то как минимум в рабство к этой женщине.

Тут он понял, как устал, – в одно мгновение внешний мир, который был отделен от него тюремными прутьями, серыми стенами казематов и спинами полицейских, обрушился на него, поглотил и указал на его место.

Саймон был один, брошен, раздавлен, без денег, вещей, дома и друзей. Он ненавидел свою прошлую жизнь за нищету, за вынужденные кражи, он ненавидел жизнь в тюрьме за отсутствие свободы, но понимал, что обретенная тогда бесцельность в стенах тюрьмы была хотя бы оправданна.

И теперь ему снова вернули его свободу, и всю его бессмысленность, и унижения, с которыми он жил.

Саймону снова стало страшно.

Еще эта женщина – она была отвратительна. Нужно будет украсть часы и бежать – решил Саймон. А пока – можно оглядеться.

Как же он устал…

Саймон вышел на Храмовую площадь в числе последних. Он не хотел оборачиваться и смотреть на сам храм, хотя этот вид всегда завораживал его.

Центральная площадь Города буквально кишела людьми; солнце давно миновало зенит и висело теперь над серой стеной, окружавшей колонию. Пробравшись сквозь толпу, Саймон побрел в сторону Желтой улицы: возможно, его одежду не успели еще выкинуть.

Чтобы попасть на Желтую улицу, которую и улицей-то назвать можно было с трудом, нужно было свернуть с чистого широкого проспекта, связывавшего Храм и Южный Город, в неприметный проулок между посудной лавкой и жилым домом, пройти насквозь грязную

темную арку и оказаться наконец на тихой, глухой площади, примыкавшей к городской стене. Вот и вся улица – одна площадь, по краям которой теснилась дюжина трехэтажных бедняцких бараков. Света здесь постоянно не хватало: серый пятачок земли со всех сторон был зажат тенями от домов, и в часы, когда солнце только поднималось к полуденной своей вахте, тень от стены создавала полумрак.

На первом этаже дома Саймона встретила Катерина, фамилии которой он не знал. Тихая, замкнутая девушка с короткими русыми волосами и крохотным мышиным личиком никогда не нравилась Саймону, но сейчас, встретив ее, он неожиданно обрадовался ей.

– Катерина… – тихо позвал он, подходя ближе.

Девушка стояла к нему спиной, читала Писание – книгу, составленную первым настоятелем Храма по памяти и экземплярам священных книг со старой Земли, когда стало ясно, что связь с домом потеряна. Книга скорее представляла собой исторический анализ, чем самостоятельный трактат.

– Саймон? Ты! Тебя отпустили, но… как? – От неожиданности она растерялась.

Раньше они редко общались друг с другом. Саймон не любил девушку за ее участие ко всем, и особенно за то, что она однажды предложила устроиться ему дворником и охранником на свечной завод Ильи Ларина, приходившегося освободившей Ясмине мужем.

– Меня оправдали. Сказали, что я этого не делал, – соврал Саймон.

– Как хорошо! – восторженно воскликнула Катерина и замолчала. Видно было, что ей стало неловко за проявленные эмоции, но при этом выражение лица у нее изменилось – стало более спокойным.

– Что такое? – спросил Саймон.

– Нет, нет, ничего. Я просто рада. Правда рада, что тебя отпустили. Но твои вещи… – Тут она снова погрустнела. – Их раздали, все. Даже одежду. И в комнату уже жилец новый въехал. Мы не думали…

– Ничего не осталось? Совсем ничего? – Последняя надежда рухнула.

Катерина покачала головой.

– Ну а слышно что-нибудь? – неуверенно спросил Саймон.

Разговаривать им было больше не о чем, – прожив в одном доме несколько лет, они плохо знали друг друга. Саймон только слышал, что Катерина попала когда-то давно в какую-то плохую историю, связанную с ее сестрой. По слухам, они что-то украли, но сестра бросила ее и сбежала куда-то на юг, подальше от полиции. А всю вину едва не свалили на Катерину. Каким-то чудом девушка выпуталась из этой истории.

– О чем ты говоришь? – переспросила Катерина.

– Наверняка соседи меня обсуждали. И вообще – кто и чем живет в Городе?

Катерина покраснела.

– Не знаю, не слушаю я их, – твердо сказала она.

– Почему? Ты же в Храме работаешь – всегда свежие слухи рассказывала. – Саймон был удивлен такой ее переменой.

– Нет, тебе показалось.

– Я пойду, наверное, – сказал наконец он, когда молчание затянулось, и внезапно даже для себя усмехнулся, – не знаю куда и зачем, но… пойду.