Линка
Шрифт:
Песни были все как на подбор. Белокурая женщина лет сорока, а может быть и больше, во всю тискала в руках микрофон и завывала почти веселую песню – про пять минут. Что вот эти-то самые пять минут до обновления – как раз то самое время, чтобы обо всём друг другу рассказать и попросить прощения – если есть за что. Почти сразу же моих ушей коснулась фальшь, а я не могла понять, что же именно мне так не нравиться в этой песне? Может быть, ритм? Так нет же, четко выверен – скрипка, трубы и тонкая свирель флейты. Всё, как и требуется. Тогда, может быть, голос? Так нет же – попадает в ритм, не фальшивит… тогда что же это, мне неугодно то, что песня просто спета идеально? Или же она мне просто не нравится? Лекса, прослушав первый куплет, нахмурился и переключил.
– Каждое обновление одно
– Знаешь, эта песня… какая-то фальшивая. Как будто ненастоящая. – неуверенно, словно стесняясь продолжить, начала я. Лекса внимательно смотрел на меня, ожидая продолжения. – Ну, тут вроде всё хорошо: и ритм, и музыка, и голос… а всё равно что-то же не так.
– Эта песня под фанеру.
– Под фанеру?
– Ну, то есть, она ненастоящая. Думаешь, это на самом деле та тётка пела? Песня записана на пластинку – вместе со словами музыкой. Её тысячу раз пели, перепевали – чтобы звучала идеально.
– Она и звучит идеально! – вступилась я. – Вот только всё равно как-то… не по-настоящему.
– Наверно, если очень долго мучить одни и те же слова, произнося их не для того, чтобы спеть, а для того, чтобы они звучали идеально – теряется жизнь в самой песне?
Цепочка приветственно лязгнула, словно подсказывая мне, что сейчас я получу еще один ответ на свой вопрос, еще одно звено. Радоваться или смеяться?
– Подожди, что ты хочешь этим сказать?
– Представь, что я пишу книгу. Пишу не для того, чтобы высказать какую-то мысль или чему-то научить читателя, а просто для того, чтобы там был… текст. Идеальный, выверенный, вымученный – но текст без души, без особого смысла, без идеи.
– Но я много раз видела, как ты пишешь, а потом тут же стираешь! – я возмутилась. Наверно, будь я чуточку поподвижней, еще бы заерзала на одном месте. А цепь насмешливо звенела – я буквально слышала шелест трения звеньев друг о дружку. Тайна, вопрос, загадка насмехается надо мной, не желая давать определенного ответа несчастной кукле. Хочешь быть живой? А зачем тебе? Лучше коллекционирую то, с чем жизнь можно сравнить, складывай, сплетай и может быть тогда… что будет тогда? Не знаю.
– Да, – не стал отрицать Лекса и качнул головой, – но ты ведь не забывай, что читатель должен мою мысль понять. Это я, когда печатаю, знаю, что хочу сказать – но не всегда получается это сделать так, чтобы было понятно остальным. Я не мучаю текст, я всего лишь правлю его, шлифую, делаю не идеальным – а понятным. Он остается живой. С песней, наверно, так не получится. Для творчество нужно настроение – особое, необычное. И вдохновение, а оно штука редкая. Бывает, придешь домой с желанием бухнуться на стул, сцапать клавиатуру и писать – писать до потери пульса. А выходит две-три строки и те не так, как должны быть.
– И что же ты тогда делаешь?
– Откладываю в сторону. Беру выходной, таймаут, маленький отпуск. День, два, ну, может быть, неделя.
Я видела, как Лекса печатает. Каждый день и самозабвенно. Его пальцы так и парят над ни в чем неповинными клавишами, отстукивают дробь чужой судьбы и жизни. Мне иногда казалось, что жизнь человека можно уложить в одно предложение. Ну, максимум, в два или три. А он умудрялся найти слова для того, чтобы облечь чужую жизнь в интересную и длинную историю. И потому мне с трудом верилось, что такой человек, как он хоть раз откладывал своё увлечение в сторону.
– Собираюсь с мыслями, перечитываю, подмечаю огрехи. И с новыми силами правлю их – творческий порыв подсказывает то или иное решение. А до некоторых сюжетных поворотов я додумался только в процессе именно что отдыха. Пришлось перекраивать сюжет и…
Лекса, наверное, дай ему волю, готов был бы рассказывать мне об этом на протяжении многих часов. К сожалению, а может быть и счастью, наш разговор прервал звук фанфар. На экране телевизора, где еще совсем недавно восседала элита страны, сливки общества, комики, певцы и артисты, вдруг всё поменялось. Ночное небо, крупные хлопья снега, верхушки царственных башен уносятся ввысь. Гремят торжественные фанфары, обещая провозгласить – что? – начало нового обновления. Мне захотелось закутаться
Фанфары проиграли в третий раз.
– Началось, – заверил меня Лекса, расположив поудобней, чтобы мне лучше было видно. Бутыль черного ахеса с шипением открылась, а он налил себе очередной – третий или четвертый стакан за сегодняшний вечер. Праздник, оправдывался он, сегодня можно.
Речь мужчины с экрана была недолгой и витиеватой. Он пожелал всем счастья, обновления во всем и долгих обнов жизни.
За окном взорвались тысячи выпущенных снарядов. Крохотные ракеты, оставляя за собой дымный след, мигая, словно вознесшиеся с земли звезды, разрывались чередой крохотных осколков – а те словно рисовали в небе распускающийся цветок. Хлопнул очередной снаряд – и вот уже вместо цветка, изошедшего дымом, потухшего в падении, на небосводе занял свое место большерогий олень. Следом за ним была мордочка лиса и убегающий вдаль заяц. Фейерверки то и дело взмывали в небо, стремясь нарисовать очередную, неповторимую картину. А я смотрела – смотрела с забвением, сжимаемая Лексой и даже не замечала этого. Мне захотелось примкнуть к стеклу лицом, руками, оказаться чуточку ближе к творящемуся чуду. Я не заметила, как протянула руку вперед, словно желал коснуться распускающихся огненных цветков и животных пальцами. Казалось, стоит мне только дотянуться до них – и я сразу же стану причастна к творящемуся празднеству. Улыбка – сегодня она была совершенно оправдана на моих губах. Может быть… может быть, в этом тоже есть частица жизни? Умение создавать почти живое из неживого? В плане – вкладывать частицу той самой живоносной искры во всё остальное – и только тогда и поэтому оно смотрится столь великолепно, столь привлекательно, столь реально? Не та заученная и тысячу раз спетая песенка на потеху толпе, да еще и запущенная в записи, а именно то, что сейчас делали люди? Я ожидала, что цепь понятий вновь зазвенит, обрадовав меня очередным звеном, прислушалась. Нет, молчит. Где же я ошиблась? А, может быть, и не было никакой ошибки, может быть…
– Знаешь, я тут подумал… ну, над твоим вопросом? – вдруг сказал Лекса, как только фейерверки перешли в обыкновенные взрывающиеся и хлопающие снаряды.
– Над каким из них?
– Ну, над тем, возьму ли я тебя с собой…
Мне вдруг стало тоскливо. Праздник мигом потух, а впечатления от недавно увиденного чуда притупились, потускнели, стали бледными. Оставит – поняла я по тону голоса. Сейчас вздохнет и скажет, что не может меня забрать с собой в силу сложившихся обстоятельств, да и вообще…
Лекса вздохнул.
– Я возьму тебя с собой.
Мне поначалу показалось, что я ослышалась. Я боялась переспросить – а вдруг он ухмыльнется и скажет, что передумал? Или, что это была всего лишь глупая шутка? Он повернул меня к себе лицом и смотрел прямо в глаза. То же самое делала и я – старалась угадать, о чём он думает сейчас.
– Честно признаться, я уже давно надумал, что заберу тебя с собой. А вот сказать решил только сейчас.
– Но почему? – возмущению моему не было предела.
– Иначе бы не получилось сюрприза.
Сюрприз получился. Не сюрприз, а самый настоящий сюрпризище. Шипел газами в кружке ахес, надкушенный кусок бедняцкого пирога сиротливо желал на краю клавиатуры, упивалась в шампанских брызгах и заходясь счастливым визгом столичная элита. Звезды всё так же слабо светили, бледно ухмылялась луна. Ничего вновь не произошло – не рухнул потолок, не обрушился мир.
– Почему ты решил взять меня с собой? – спросила я, вдруг ощутив, что его сюрприз меня радует. Но в то же время – печалит. И я никак не могу понять почему. Сейчас он скажет – что ему жалко оставлять меня здесь. А мне станет противно, что я беспомощная, жалкая куколка, которую берут не как друга, а как забавную игрушку. Поставят на полочку по приезду домой и… Жалко оставлять. Прихвачу-ка я с собой!