Линкольн
Шрифт:
В Вашингтон приехал новый британский посол, сэр Фредерик Брюс. Он ждал приема у президента. Линкольн сказал молодому Сьюарду:
— Завтра в два часа.
Сьюард предложил принять посла в Синем зале, и Линкольн подтвердил — да, в Синем зале.
Линкольн вызвал к себе вице-президента. Они очень редко встречались. Несколько раз он отказывал Джонсону в приеме. Сейчас он сделал несколько шагов ему навстречу и пожал ему руку.
Негритянка пробилась через нескольких стражников и достигла входа в Белый дом.
— Ни шагу дальше, мадам! — крикнул дежурный
— Ради бога, пропустите меня к мистеру Линкольну.
— Мадам, президент занят. Он не может вас принять.
То ли она вскрикнула, то ли шум проник за двери кабинета, но как она потом передавала: «Вдруг на порог вышел мистер Линкольн лично. Он стоял и смотрел на меня. Я его признала сразу. По странной улыбке… и лицо благостное. И он сказал этак сердечно, нежно: «У меня есть время для всех, кто во мне нуждается. Пропустите эту достойную женщину».
Нэнси Бушрод рассказала президенту о своей жизни, о своем муже Томе, о их рабской жизни на плантации Гарвуда под Ричмондом, о их бегстве в Вашингтон после Декларации об освобождении. Том ушел в армию, а Нэнси осталась с мальчиками-двойняшками и малюткой девочкой. Вначале она получала его жалованье каждый месяц. А потом все прекратилось. Правительство задержало выплату солдатам. Она обошла весь город в поисках работы, но Вашингтон был переполнен слугами неграми. Не может ли президент помочь ей получить жалованье Тома?
Линкольн ее выслушал и предложил прийти на следующий день, когда все документы будут готовы. И как Нэнси рассказала:
«Я не могла открыть рот, чтобы сказать ему, что буду вечно помнить его слова. Я даже не видела его как следует… все время слезы капали.
— Достойная женщина, — сказал Линкольн, — возможно, что у вас будет не один трудный день, когда в доме будет один-единственный каравай хлеба. Все же раздайте детям по ломтику хлеба и пошлите их в школу».
Затем президент поклонился, «как будто я была всамделишная знатная дама».
Помощник военного министра Дана получил сообщение, что Джейкоб Томпсон, резидент разведки конфедератов в Канаде, который инспирировал налеты, диверсии и различного рода нарушения в районе Великих озер, должен был в ночь на 14 апреля сесть на пароход в Портланде. Стентон немедленно крикнул:
— Арестуйте его! Нет, подождите. Посоветуйтесь с президентом.
Линкольн спросил:
— Что говорит Стентон?
— Он предлагает арестовать его.
— М-да… Пожалуй, не стоит, — сказал президент. — Если поймать слона за заднюю ногу и он попытается вырваться, чтобы убежать, лучше отпустить ногу.
Узнав решение президента, Стентон счел за благо не ответить начальнику военной полиции в Портланде. Если начальник по своей инициативе произведет арест, Томпсон будет под замком, но без приказа Стентона об аресте.
Последовал перерыв в государственных делах, и Линкольн предпринял длительную поездку по городу наедине с женой в экипаже. Он
— Я никогда в жизни не был так счастлив, — сказал он.
Страх охватил ее, и она напомнила ему:
— А разве у тебя не было такого же настроения перед самой смертью нашего мальчика?
Перед вечером Линкольн пошел пешком в военное министерство.
Линкольн обернулся к сопровождавшему его охраннику и сказал:
— Знаете, Крук, я убежден, что есть люди, которые хотят лишить меня жизни.
И, выдержав паузу, он добавил как бы про себя:
— И я не сомневаюсь, что они это сделают.
Линкольн сказал это так спокойно и уверенно, что Крук не мог не спросить:
— Мистер президент, почему вы так думаете?
— Ведь были же случаи убийств и раньше, — сказал он так же спокойно. — Я абсолютно уверен в каждом человеке из моего окружения. Никто не может совершить покушение и скрыться безнаказанно. Но если этому дано совершиться, ничем его не предотвратить.
После беседы со Стентоном Линкольн вышел к Круку. Охранник заметил, что состояние депрессии у президента кончилось. «Он говорил со мной, как обычно во время прогулок». О предполагаемом посещении театра он сказал:
— Газеты разрекламировали, что я там буду, и я не хочу обмануть ожидания публики. Иначе я не пошел бы: я не хочу идти туда.
Крука это удивило, ибо он знал, что театр всегда доставлял президенту удовольствие, в театре он обретал покой. У дверей Белого дома Линкольн посмотрел на охранника и сказал:
— Прощайте, Крук!
Это несколько озадачило охранника. Обычно президент ему говорил: «Спокойной ночи, Крук!»
В Белом доме его ждал конгрессмен Шелабарджер из Огайо. Несколько заискивая, он попросил назначить на армейскую штабную должность одного из своих избирателей. Линкольн, приятно улыбаясь, в ответ сказал, что этот случай ему напоминает одного молодого человека из Иллинойса. Некий ирландец заказал швее белую рубашку для парадного вечера. Женщина сшила ее, выстирала и отослала заказчику. Ирландец увидел, что накрахмалена не только манишка, а вся рубаха. Он ее вернул со словами, что ему не нужна рубашка, которая вовсе не рубаха, а вся воротник.
— Ваша беда, Шелабарджер, в том, что вы хотите упразднить армию и сделать один огромный штаб.
Пришел конгрессмен Джордж Ашман с ходатайством по делу клиента. Линкольн назначил прием Ашмана и его клиента на девять часов утра. Вошли миссис Линкольн, спикер Колфакс и Ноа Брукс. Президент, по словам Брукса, «был необычайно весел, он был полон надежд и веры в будущее страны, шутил, рассказывал анекдоты». Ему очень не хотелось идти в театр, и он был склонен все отменить. Когда они проходили к экипажу, Линкольн сказал: