Липяги
Шрифт:
Но что еще более удивительно — не всегда замечаешь и то, как вырастают твои ученики. Как-нибудь выйдешь на улицу — навстречу тебе свадьба. Чубатый парень рвет мехи гармоники; подвыпившие бабы, размахивая белыми платочками, отстукивают «дроби».
За гармонистом чинно идут молодые: жених в черном, невеста в белом. Следом за ними движется толпа зевак. Спросишь, чья, мол, свадьба-то? «Свету Коноплину, — скажут, — за Назарку просватали…» — «Ах, да — Света!» — узнаешь ты невесту. Узнаешь, всплеснешь руками от удивления — и все.
С девушками проще: вышла
У ребят не так просто. Хотя и у них есть она — черта, после которой наступает мужание.
…Открываешь как-нибудь дверь в школу, а на двери белеет листок бумаги. Взглянешь — приказ райвоенкомата об очередном призыве на действительную воинскую службу. «Эге! Уже сороковой год призывают?! Надо же!..»
И как вдумаешься в то, сколько призывов отслужило срок после тебя, осознаешь, насколько ты постарел и насколько выросли твои ученики. Замечаешь это не столько даже тогда, когда их призывают, сколько тогда, когда они со службы возвращаются.
Взять хотя бы того же Витьку, сына сестры. В школе он был так себе, ни рыба ни мясо. Марья наша, возможно, не первой красоты женщина, но и в ней есть характер, порода. Наша, андреевская порода: нос так нос, глаза так глаза — серые, кошачьи. И голос у нее, и хватка. Часами можно любоваться ею, когда она на ферме: сторновку ли коровам по стойлам разносит, доит ли их… Ни один мужик в работе за нею не угонится!
И Павел Миронович… Тоже характер в своем роде. Если Марья грубовата, шумлива, то зятек наш натура тонкая, поэтическая, гармонист, рубаха-парень.
А Виктор ни в отца, ни в мать. Ни отцовской поэтичности в нем, ни материной грубоватости. Никогда-то он не созорничает; все уроки выполнит в точности, как задано. Вызовешь его к доске — будто все знает. Но в ответе его нет блеска, нет выдумки. Хочется порой «порадеть родному человечку», а рука не поднимается. Больше четверки я ему по физике никогда не ставил. Другому, если он все так ответил бы, попробуй-ка снизь отметку! Он тебе сразу же парламентский запрос при всех: «А почему четверка, а не пятерка? Да по какой такой причине?» А Виктор любую отметку воспринимал как должное.
Одним словом, тихий, смирный был ученик.
Пришел срок — окончил Виктор школу. Поступил токарем в вагоноремонтный пункт. Как положено, сначала подручным, а потом и разряд получил. Получил разряд и стал себе потихоньку-полегоньку точить разные болты и гайки, что для ремонта вагонов требовались.
Еще пришел срок — призвали его в армию. Он ушел в армию, а за парту в классе сели его младшие сестренки: сначала одна, через год другая…
Как-то иду домой из школы — это уж тут, на новой квартире, — вижу: на скамеечке перед нашим домом сидит какой-то парень в солдатской гимнастерке. Я иду себе, думаю, к соседям кто-нибудь приехал. Только поравнялся со скамейкой — глядь, парень встал и навстречу мне:
— Здравствуйте, Андрей Васильевич!
Я так и остолбенел от
— Виктор!
— Он самый…
— Демобилизовался?
— Так точно. Сержант запаса.
— Чего ж ты в дом не идешь?
— Да там закрыто. Бабушка, наверное, с Андрейкой гуляет.
— Пойдем, я открою.
— Нет, спасибо… Я на минутку… — Виктор достает из кармана пачку сигарет, протягивает мне. — Закурите, Андрей Васильч… Заграничные, с фильтром. Я ведь в Германии служил.
Я взял сигарету. Мы закурили.
— У меня к вам просьба, Андрей Васильч, — заговорил Виктор, дымя сигаретой. — Приходите к нам сегодня вечером… с женой или один, как вам угодно. Надо же отметить возвращение! Посидим, потолкуем. Я вина хорошего привез. Придете?
Я согласился.
Прихожу вечером — стол скатертью накрыт, а наставлено-то, наготовлено всего! И водка, и вино, и закуски всякие — свадьба, да и только!
Марья у плиты хлопочет; Павел Миронович — без кителя форменного, в рубашке с позолоченными запонками — протирает полотенцем рюмки и ставит их на стол.
Поздоровался, вижу, еще гостей ждут. И в точности: тут же явились сосед их, Иван Беднов, бригадир токарей, с женой, а с ними Аня Юданова, дальняя родственница Ивана, а почитай Викторова невеста.
Поговорили кое о чем; с Бедновым мы учились вместе, Аня в недавнем прошлом моя ученица. После курсов вот уже год младшим бухгалтером в колхозе работает. Разве нам не о чем поговорить?
Поговорили, и тотчас же Марья зовет:
— Прошу к столу, гости дорогие.
Виктор первым за стол лезет, садится в вышний угол, за хозяина, бутылку в руки берет и…
— Ну, мама… какого тебе налить: красного или белого?
— Мы к красному-то не приучены, — отвечает Марья. — Нам бы позлее какое. Липяги, чай, не заграница.
— Да! — говорит Виктор, наливая вино в рюмки. — За границей, например, в той же Германии, пьют вино маленькими стопками. Немцы за одной бутылкой могут просидеть весь день. Зато пиво они любят…. — Он помолчал. — А тебе, папа?
Павел Миронович молча указал на водку.
— Да, культуры нам не хватает, — продолжал Виктор, усаживаясь и приглашая всех брать закуску. — Взять хоть то же жилье. У немцев — что село, что город — разницы никакой. У них вот такой избы, как наша, не встретишь. У них и в селах дома с водопроводом, с ваннами…
— Оно конечно! — поддакивал Павел Миронович.
— Осмотрюсь малость, — продолжал Виктор, — пойду к начальнику депо. Устроюсь на работу — квартиру на станции просить буду. Чего мне тут, в Липягах, делать?..
— Оно конечно… — соглашался отец.
А я смотрел на Виктора и думал: как же быстро вырос он! А теперь что ж — он и вправду хозяин в доме, мужчина.
Вернулся под родительский кров Виктор, и снова зачастила к нам Марья. Одно время жила она спокойно, а когда у нее все хорошо, она редко к нам приходит. А тут опять зачастила, как в былые времена, когда с Павлом своим не ладила.