Лира Орфея
Шрифт:
— Ты ссылаешься на кусок мертвой истории и на отвратительный скандал, который тут совершенно ни при чем.
— История не бывает мертвой, потому что она все время повторяется, хотя и не одними и теми же словами, не в одном и том же масштабе. Помнишь, мы на артуровском ужине говорили про воск и форму? Воск человеческого опыта — всегда один и тот же. Это мы штампуем его разными формами. Одержимость, роднящая художника и его покровителя, стара как мир, и я думаю, что тут ты ничего не изменишь. А ты говорила с Артуром?
— Ты не знаешь Артура. Когда я поднимаю эту тему, он говорит, что я должна иметь терпение, что омлет не сделаешь, не разбивая яиц, и все такое… Он совершенно спокоен и ничего не
— А ты сказала ему, что он влюблен в Пауэлла?
— Симон! За кого ты меня принимаешь?
— За ревнивую женщину, например.
— Думаешь, я ревную к Пауэллу? Я его ненавижу!
— О Мария, неужели ты ничему не научилась в университете?
— О чем ты?
— Вот о чем: ненависть баснословно близка к любви, и оба этих чувства означают одержимость. Слишком сильно подавляемые страсти иногда перекидываются в свою противоположность.
— Мои чувства к Артуру никогда не перекинутся в противоположные.
— Смело сказано. А что же ты чувствуешь к Артуру?
— А разве не видно? Я ему предана.
— Эта преданность тебе очень дорого обходится. Впрочем, преданность всегда дорого обходится.
— Эта преданность обогатила мою жизнь так, что не выразить словами.
— Кажется, ты заплатила тем, что до брака было тебе дороже всего на свете.
— Даже так?
— Да, так. Насколько ты продвинулась в работе над той неопубликованной рукописью Рабле, которую нашли в бумагах Фрэнсиса Корниша? Я помню, как ты была счастлива, когда она нашлась — благодаря этому чудовищу, Парлабейну, — и Холлиер тогда сказал, что это будет твое становление как ученого. Ну вот, прошло около полутора лет. Как подвигается твоя работа? Насколько я помню, Артур преподнес тебе рукопись как свадебный подарок. Вот это важный момент: жених дарит невесте то, что потребует приложения всех ее сил и талантов. Что-то такое, что может значить для нее даже больше, чем этот брак. Репутация ученого и особая слава — практически в кармане. Опасный подарок, но Артур рискнул. Так чем ты занималась все это время?
— Училась жить с мужчиной, училась управлять этим домом, а он — полная противоположность цыганской цэре, [52] где я жила с матерью и дядей, и всему их чудовищному жульничеству с бомари, и всем вурситорям, [53] витавшим над тем чудовищным местом. Я туда хожу, только когда ты меня заставляешь…
— Не забывай, именно Артур перевез остатки цыганского барахла в подвал этого самого дома, где ты изображаешь знатную даму…
52
Цэра — шатер (цыг.).
53
Вурситори — в цыганской мифологии опасные и коварные богини домашнего очага.
— Симон! Я не изображаю никакую знатную даму! Господи, ты говоришь совсем как моя мать! Я пытаюсь окончательно и полностью вжиться в современную цивилизацию и оставить все это прошлое позади.
— Похоже, современная цивилизация, которая для тебя заключается по большей части в Артуре, отрезала тебя от лучшего в тебе. Я не имею в виду твое цыганское происхождение, об этом давай забудем на минуту. Отрезала от того, что привлекло тебя в Рабле, — великого гуманного духа и великого смеха, спасающего нас в жестоком мире. Я помню, что с тобой творилось, когда ты заполучила эту рукопись:
— Я мало-помалу ужалась до размеров обычной жены? [54]
— У тебя все еще хорошая память на цитаты. Хоть что-то пока можно спасти из развалин.
— Симон, не смей называть меня развалиной!
— Хорошо. И я не буду свысока смотреть на женщин только потому, что они — жены. Но ведь можно быть одновременно ученым и женой? И одно другому не во вред, а, наоборот, на пользу?
— За Артуром приходится присматривать, это отнимает много времени.
— Ну что ж… не позволяй ему тебя поглотить. Я только это и хотел сказать. А почему ты за ним так много присматриваешь? До женитьбы он сам как-то справлялся.
54
«Я мало-помалу ужмусь до размеров обычной жены» (Конгрив У. Так поступают в свете. Пер. Р. Н. Померанцевой).
— У него были потребности, которые оставались неудовлетворенными.
— Ага.
— Не говори «ага», как Мервин Гуилт! Ты думаешь, я про секс.
— А разве нет?
— Теперь ты проявляешь наивность. Оно и видно — безбрачный священник.
— А кто в этом виноват, скажи на милость? Я дал тебе шанс меня просветить.
— Что сделано, того не переделать.
— Увы, мы ничего и не делали.
— Ты прекрасно знаешь, что у нас ничего не вышло бы. Думаю, из тебя муж еще хуже, чем из Артура.
— Ага! Вот теперь я точно скажу — ага!
— Я устала, а ты этим пользуешься.
— Так всегда говорят женщины, когда их загоняют в угол. Слушай, Мария, я твой старый друг, наставник и воздыхатель. Что не так у вас с Артуром?
— Все так.
— Может, все слишком хорошо?
— Может быть. Я ведь не ребенок, я не требую постоянных восторгов, страсти и всего такого. Но в нашем вареве явно не хватает перца.
— А как у вас с организмом?
— В этом аспекте я где-то между миссис Карвер и миссис Уистлкрафт, этим фейерверком в образе человеческом. Для организма нужны двое, знаешь ли… Давай лучше не будем использовать это слово, даже в шутку, а то оно случайно выскользнет в серьезном разговоре, и мы навеки опозорим себя в глазах мыслящих людей.
— В моих разговорах это слово редко всплывает, но, я думаю, ты права. Так что, твоя супружеская жизнь скучнее, чем ты ожидала?
— Я и сама не знаю, чего ожидала.
— Может, ты ожидала чаще видеть Артура? Кстати, где он на этот раз?
— В Монреале. Завтра вернется. Он вечно куда-нибудь уносится по делам. Корниш-трест, конечно, требует постоянного внимания.
— Ну… я бы и хотел дать тебе какой-нибудь хороший совет, но не могу. Все семьи разные, и всем приходится искать свое решение. Я считаю, тебе нужно обязательно вернуться к работе и найти какое-нибудь собственное занятие, связанное с наукой, но, кроме этого, мне совершенно нечего тебе посоветовать…
— И не надо ничего советовать. Огромное спасибо тебе за то, что ты меня выслушал. У нас вышел настоящий, правильный диван — так это называют цыгане.
— Прелестное слово.
— Извини, что я навела на тебя тоску.
— Ты никогда не наводишь тоску. Но если ты не восстановишь свой былой прекрасный раблезианский дух, это может случиться — и будет поистине ужасно.
— Честный обмен. Можешь навести на меня тоску своими бедами.
— Я тебе про них уже рассказал. Во всяком случае, про оперу сказал. И еще эта книга. Она сидит у меня в голове как гвоздь.