Лира Орфея
Шрифт:
Вся беда, объяснил Эл, оттого, что Мейбл так и не поднялась над уровнем своей семьи. Узкий кругозор, не блещут интеллектом — Эл с ними так и не поладил. Все время спрашивали, почему они с Мейбл не поженятся, как будто несколько слов, которые над ними пробормочет… и т. п. Эл думал, что помог Мейбл интеллектуально вырасти, но под влиянием стресса (Эл готов был признать, что потеря ребенка — это стресс) все вернулось на круги своя, и Мейбл снова стала дочерью страхового агента из Фресно. Она хотела, по ее словам, «похоронить ребенка по-человечески». Как будто несколько слов, которые пробормочет и т. п. что-то изменят для существа, которое никогда не жило.
— Буду с вами откровенен. После этой истории стало ясно, что мне с Мейбл
Эл, конечно, хотел бы поступить как порядочный человек. Мейбл рвется домой, к маме. Подумать только! Женщина двадцати двух лет просится к маме! Конечно, Маллеры — очень дружная семья. Но Элу это не по карману. Его гранта от университета хватает на одного, едва-едва — на двоих, и билет во Фресно подорвет его финансы. Не может ли Даркур уговорить Мейбл подождать пару дней и не очень расстраиваться, а тогда, может быть, она все увидит в другом свете.
Даркур сказал, что рассмотрит вопрос и поступит наилучшим образом.
Это означало, что он позвонил Марии в Торонто и все ей рассказал.
— Я немедленно выезжаю, — ответила она.
Именно Мария забрала Мейбл из больницы, оплатила все счета, поселила ее в гостинице рядом с собой и хорошенько прочистила Элу мозги — их обоих поразило, насколько банальной была ее отповедь и по тону, и по содержанию. Именно Мария отправила Эла в аптеку за молокоотсосом, в котором срочно нуждалась Мейбл. Это был ужаснейший день в жизни Эла. Молокоотсос! Эл запросто мог зайти в аптеку и спросить презервативы. То был эпатаж. Но молокоотсос! Это какой-то апофеоз домовитого мещанства. Когда Мейбл оправилась, именно Мария довезла ее до аэропорта и купила ей билет во Фресно, к маме. Слезливая благодарность Мейбл, которая все время пыталась говорить с Марией «как женщина с женщиной» или «как несчастная мать со счастливой», была для Марии тяжелым испытанием, но она снесла все без единой насмешки или жалобы — даже в разговорах с Даркуром. Даже постоянные слезливые намеки Мейбл, что судьба благоволит к богачам и преследует бедняков, не вывели Марию из себя. Хоть она и думала при этом, что от такого, пожалуй, молоко в груди свернется.
— Ты вела себя героически, — сказал Даркур. — Ты заслуживаешь награды.
— А я ее и получила, — сказала Мария. — Помнишь, я говорила про новости в деле Кроттеля? Нам сказочно повезло — книга нашлась!
— Но ты же ее выбросила.
— Да. Но то был оригинал — мятая, грязная, исчерканная охапка листов, что оставил Парлабейн. Когда я посылала книгу издателям, один из них подумал, что литературный негр сможет что-то выжать из этого текста. Поэтому он сделал копию — непростительно, конечно, но таковы издатели — и послал своему любимому литературному негру, который ответил, что это безнадежно. Но недавно этот негр послал копию обратно — нашел ее у себя на столе; видимо, он не отличается литературной аккуратностью. И издатель запоздало поступил как честный человек, то есть отправил ее мне. А я отправила ее Уолли.
— Но ведь Уолли в тюрьме, ждет суда.
— Я знаю. Я послала ее Мервину Гуилту с длинным письмом, полным дразнилок и ехидных латинских цитат. Разрешила ему публиковать книгу — если сможет.
— Мария! Он же тебя теперь по судам затаскает!
— Не затаскает. Я показала письмо Артуру, и он долго смеялся, но потом велел одному из своих юристов все переписать, и получилась сухая нудная бумага. Ни слова по-латыни. С тех пор как адвокаты не знают латыни, они стали гораздо скучнее. В общем, это стопроцентно надежное письмо — в нем мы ничего не признаём и не предоставляем никаких прав, но даем Уолли то, чего он хотел, — «глянуть на книгу маво папки».
— И делу конец.
— Ну, поскольку Уолли дадут не меньше семи лет, точно конец.
— Мария, тебе сам черт ворожит!
Эл не
117
Эл немного путает. У французского композитора Эдмона Одрана (1842–1901) есть оперетта «Жилетта Нарбоннская» (1883), сюжет которой основан на комедии У. Шекспира «Все хорошо, что хорошо кончается» и ее литературном первоисточнике, одной из новелл «Декамерона» Боккаччо. У Одрана есть также оперетта «La Poup'ee», что, однако, в переводе с французского означает не «Младенец», а «Кукла».
3
Инцидент не помешал работе над оперой. Приготовления к премьере по-прежнему шли полным ходом. Представления пьесы, которая занимала сцену, окончились, и театром полностью завладел Пауэлл с компанией. Декорации подвесили на колосниках; все сорок пять наборов веревок, управляющих декорациями, подогнали по размеру и сбалансировали для удобства. С театрального склада принесли взятые напрокат роскошные занавеси и повесили перед просцениумом, чтобы их можно было подхватить в стороны и вверх в пышной манере девятнадцатого века. Пауэлл потребовал, чтобы на рампе установили нижние софиты, и добился своего. Напрасно Уолдо Харрис утверждал, что такое уже никто не использует.
— Их использовали в театре Гофмана, и они очень льстят внешности дам, — объяснил Пауэлл. — Если свет только сверху, лица дам будут похожи на черепа, а это недопустимо. И снимите эти чертовы прожектора с передней части просцениума — они совершенно не в стиле, и мы без них прекрасно обойдемся. Света с передней части балкона вполне достаточно.
Пауэлл был намерен, насколько это возможно, превратить маленький театр, принадлежащий Стратфордскому фестивалю, в очаровательный оперный театр начала девятнадцатого века.
— Мы используем эти хорошенькие дверцы, открывающиеся на авансцену, — сказал он Даркуру, — и не будем гасить свет в зале, а только приглушим его — во времена Гофмана зрители сидели при свете, видя своих соседей, и могли болтать или флиртовать, если пьеса им не нравилась. Флирт — прекрасное занятие, надо бы его возродить.
Пауэлл с Далси Рингголд приготовили красивые картуши для украшения маленьких лож рядом со сценой: на одном картуше был герб города, а на другом — провинции, но не в официальном, а в игривом стиле. Они выглядели как изящная алебастровая лепнина, но на самом деле были выпрессованы из того же легкого пластика, что и доспехи Артуровых рыцарей.
Все эти занятия производили много шума, но певцы время от времени поднимались на сцену, орали или визжали в глубины зала и соглашались, что акустика прекрасная. Они пока еще работали в репетиционных под руководством Уоткина Бурка, который, кажется, перешел на двенадцатичасовой рабочий день.
Труппа сильно оживилась, когда театр перешел в ее полное распоряжение. Возникали дружеские связи, обострялась вражда, звучали тайные насмешки.
Одним из насмешников был Альберт Гринло, чернокожий певец, игравший сэра Пеллинора. Он нашел великую забаву в лице Наткома Прибаха, который был по профессии комедиантом, но отнюдь не считал себя комичным.