Лиса в курятнике
Шрифт:
Врешь.
Не уйдешь.
Конь пытается встать на дыбы, визжит так, что пещеры трясутся...
...о чем только думал тот, который...
Конь хрипит и дергает головой, пятится, тянет за собой Лешека, посверкивает алыми бешеными глазами. Ну же, отпусти и сам жив останешься. Он бьет копытом, оставляя в камне огненные вмятины, и вдруг сам вспыхивает пламенем белым.
Обжигающим.
Тронь такое, и пепла не останется. Что, человек, сдюжишь?
– Хрен тебе, - просипел Лешек, подтягивая силу-коня поближе.
– Сивка-бурка...
Конь закричал, и в ушах что-то лопнуло, потекло мокрое по шее, заставляя отвлечься, правда, ненадолго. Звон в голове мешал, однако...
– ...каурка... встань передо мной...
Он подступал медленно, не способный сопротивляться, но еще не желающий признавать за Лешеком право командовать собою.
– ...как лист перед травою, - Лешек отпустил повод и схватился голыми руками за пылающую гриву. Конь тряхнул головой, и Лешек оказался на узкой спине. Он как-то отстраненно отметил, что заалела, вспыхнула одежда. И огонь пополз по рукавам, коснулся волос. Тело мигом покрылось змеиной чешуей, и жар стал не то, чтобы невыносим, скорее уж вполне терпим.
А сила заплясала, пошла боком, зад подкидывая, норовя ссадить неудобного наездника. Лешек намотал на руки огненную гриву, стиснул скользкие бока и дернул:
– Пошла, волчья сыть... н-но!
И сила закрутилась, взвилась свечой. Содрогнулся камень, раскололся, принимая обоих. Они падали, и сила билась. Взметнулись огненные крылья, забили, норовя рассечь острыми перьями лицо. Лешек потянул гриву на себя. Привстал слегка, высвободил руку и уцепился за острое конское ухо.
– Дурить вздумала?
– он крутанул его, заставляя силу присесть.
– Я тебе...
Она рванула, полетела, сквозь землю и камень, потянула за собой, и Лешек знал, что, если не удержится, то не спасет его кровь полозова, так и останется камнем в камне, не живой, ни мертвый.
Гремели копыта.
Высекали черные искры. Дымился гранит, и становилось жарче. Жар проникал внутрь тела, и кажется, оно само уже плавилось, изнутри. Наполнялись кровью легкие, и Лешек кашлял, выплевывая темные сгустки, которые становились каменьями.
А конь летел.
Он вырвался на волю, закружил, поднявшись на крыло, понесся уже по небесам. И черные ноздреватые тучи проламывались под тяжестью его. А Лешек, дотянувшись до головы, ударил, что было силы.
– Не шали!
– велел строго и, за второе ухо ухватив, потянул на себя. Конь затряс головой, но бег приспокоил и пошел ровно, гладко, будто признавая за Лешеком право.
– Вот так... хорошая моя... застоялась? Давно тебя не выводили.
И почуял - отвечает.
Давно.
Сила не знает времени, только... был договор, а про него забыли. И копилась она, стекалась под дворец каплями пролитой крови, обидами чужими, горем и смертями. Полнилась, пока не наполнила до краев бездонные колодцы.
...ей бы лететь.
Вот так, под небесами, чтоб со звездами наперегонки, а то ишь, поблескивают,
– Еще будет, - Лешек отпустил ухо и похлопал чудо-коня по шее.
– Будет зима, полетаем... я тебя теперь не оставлю...
Сила вздохнула.
И поднялась выше.
Снежка вдруг застыла, уставившись в шкаф, будто в глубинах его, которые ныне приняли три чемодана - еще три ушли во второй шкаф - узрела нечто донельзя тревожное. Лизавета тоже заглянула, но не увидела ничего, кроме дерева, плечиков, на которые развешивали наряды, и еще полок, пожалуй.
– Там, - Снежка моргнула и схватила Лизавету за руку, - надо идти... надо... творится плохо-плохо...
– Вот же ж...
– Авдотья встала и коробку свою открыла, развернула к Таровицкой.
– На, а то на этих надежды слабо, цивильные все...
И Таровицкая отказываться не стала.
А Снежка всплеснула руками, развела и стена вдруг подернулась дымкой.
– Мамочки, - прошептала Дарья, рот рукой зажимая. И хрупкая фигурка ее задрожала, истончилась, а Лизавета вдруг подумала, что уже не помнит Дарьиного лица.
Надо же, до чего жуткий дар.
– Сиди тут, - Лизавета коснулась бледного марева.
– И... будет кто спрашивать, скажи, что мы в парк вышли. Погулять.
– Ага, - Одовецкая подхватила черный кофр.
– Вот что-то мне подсказывает, что нагуляемся мы...
...и решительно шагнула за черту.
А Лизавета за ней.
– Куда поперлись, дуры?!
– раздался возмущенный голос Авдотьи.
– Без оружия... без...
...она вдруг оказалась рядом, и схватила Лизавету за руку.
– ...безголовые... папенька бы вас...
...где они?
Темно.
И пахнет паленым, а еще в воздухе такое... непонятное, то ли сила, то ли... грязь? Сам воздух будто бы липкий, густой. Дышать тяжело, и Лизавета все одно дышит.
Ртом.
– Где мы?
– поинтересовалась Одовецкая, зажигая на ладони огонек. Тот вышел махоньким и слабым, он плясал, то вытягиваясь в нитку, то расползался по всей ладони, стало быть, нестабилен.
– В чертовой заднице, чувствую...
– Авдотья руку опустила и огляделась.
– Я пойду первой...
– Почему?
– Потому что хотя бы стрельнуть смогу, если что. Светка, ты закрываешь.
Таровицкая спорить не стала. А Снежка будто и не услышала, она стояла, слегка покачиваясь, и хрупкая фигура ее слабо светилась. Вот по телу пробежала дрожь, и рукава платья расплылись, стали шире... крылья, не рукава... белоснежные, лебяжьи крылья...
– Идти куда, дева ты наша?
– с непонятной нежностью спросила Авдотья, и Снежка сделала шаг. Сперва один, нерешительный, точно сама не была уверена, правильно ли она идет. Потом второй и...