Лишь тень

Корнеев Роман Александрович

Вообще, наши аэроны… они на меня производили странное впечатление. Примитивные механизмы, груда железа и пластика, но, поди ты, иногда они воспринимались именно как живые существа. Нечаянный гений их создателя сделал так, что даже такой технологический процесс, как зарядка батарей на свету, превращается у них в действо, в котором было что-то и от полёта бабочки, и от дрожания листвы на ветру. Как тут не мелькнуть шальной мысли, как не почувствовать сожаления оттого, что тебе приходится прерывать этот трепет и сияние своими нелепыми бытовыми неудобствами вроде необходимости куда-то лететь.

Но это всё так, лирика… к слову сказать, я по-прежнему не совсем понимаю, как же всё-таки вас, мои читатели, воспринимать. То есть, конечно, завсегда можно решить, что вы-то уж точно

будете невероятно далеки от всего того сумасшествия, что будет происходить перед вами на этих страницах, вы запросто можете подумать, что старик выжил из ума и плёл невесть что… всё вполне вероятно, но ведь когда-то всё это — было моей жизнью. И потому привело к слишком серьёзным итогам, чтобы так… вольно к нему относиться. Я не могу предложить вам ничего другого, кроме как попытаться стать на моё место, попытаться прочувствовать сердцем то, что я, при всей слабости своих сил, пытаюсь до вас донести. Воспоминания того далёкого времени — вот всё, что мне досталось на оставшуюся жизнь, и когда я пишу эти строки, я снова там, где мне ещё быть?

Ну, так вот. Я забрался в мягкое, с очень высокой спинкой кресло аэрона, проследил за медленно закрывающимся колпаком, затем настойчиво постучал по тускло мерцающей контрольной панели. Да, я понимаю, тебе лениво, но будь так добр, собери вместе все свои лапки и давай трогаться!

Аэрон, конечно же, мысли улавливать не мог, однако послушно высветил запрос: «Куда лететь изволите?» Это была последняя мода, напичкать несчастную технику подобными вот оборотами. То ли Департамент Образования постарался, то ли сам Совет. Я ответил в том смысле что, мол, к Мари вези, телега. Аэрон постарался выразить ответным мерцанием панели выражение досады. Мне хватило ума не вступать в пререкания, а попросту ещё раз требовательно щёлкнуть по ней ногтем. Тут же откуда-то снизу просочился гудящий звук и аэрон плавно приподнялся над площадкой, дав малый вперёд по направлению к югу, стараясь, однако, облететь Центр Управления.

Вообще, наша архитектура отнюдь не отличается большой любовью к излишним деталям, и крыша Центра, с её простирающимися на сотни ярдов вверх антеннами, из-за этого воспринималась как что-то совершенно непривычное и даже чужеродное. Подсознание выдавало совершенно гротескные ассоциации, как будто в праздничный пирог взяли да понатыкали разом кучу вилок, и не просто так, а зубьями кверху. Бред, конечно, но благоговение моё перед величественным зданием от этого только возрастало, и я не стал мешать аэрону дать петельку, облетая Центр.

Ладно, нужно отвлечься. Сознательно абстрагируясь от белокаменной глыбы, проплывающей подо мной, принялся разглядывать окрестности. Аэрон набрал уже приличную высоту, так что всё было видно, как на ладони. А вот и Белый Забор — тянется с севера на юг, медленно выгибаясь по краям на запад. Я мысленно представил себе свой маршрут туда, а потом к стоянке, и присвистнул. Эка тебя понесло… совсем от радости голову потерял. Нет, к Мари я прибуду в исключительно собранном и сдержанно-философском настроении. Пусть она во мне увидит не шалопая с горящими щеками, а будущего, то есть уже настоящего, Пилота. При регалиях и всём присущем, подозреваю, мне шарме. Тут я снова вышел из роли и идиотским образом заржал.

И что мне было с собой, недотёпой, делать? Да, представьте, я был вот таким, я мог себе позволить счастье…

[обрыв]

Аэрон уже высвистывал отчаянно сопротивляющимся воздухом, а я, довольный, вертел головой. Собственно, кроме Здания Совета только Центр был полностью отделён от других областей наших холмов. Так что выбраться оттуда можно было только на аэроне (и это хорошо, я далеко не всегда, что бы вы ни подумали, такой любитель пеших марш-бросков, а ленты в качестве банального средства перемещения я просто не люблю), кроме того, приходится лететь некоторое время над вольными территориями. Нет, конечно, это способствует некоторому созерцательному настроению на душе, но в реальности у меня, не знаю даже, почему, даже теперь при воспоминании об этой клубящейся массе растительности начинают чесаться подмышки и кожа становится

такая… вся в пупырышках. Попросту некомфортно. Хотя, нужно отметить, в тот раз ничего подобного не наблюдалось. Я спокойно провёл взглядом незамысловатую кривую и подумал, что, может быть, и правда то, что там тоже есть люди. Ну, пусть не такие, как мы, но просто — люди. Колонизация, согласно старым записям, сопровождалась довольно большими человеческими потерями, покуда не были возведены повсеместно Белые Стены. Может быть, там, снаружи, и выжил кто, приспособился… Эх, если бы я знал, чем именно для меня кончатся подобные размышления, так уж лучше б у меня не подмышки чесались, а что похуже… задним числом всегда подобные мысли приходят, вы уж простите.

Однако не прошло и минуты, как под аэроном снова блеснула лента Белой Стены, замелькала вдоль наших холмов, а потом и вовсе пропала далеко на юге, оставляя повсюду только радующую глаз гладкость и красоту изумрудного ковра травы. Нет, но что ни говори, а в полётах над вольными территориями есть один существенный плюс. Невозможно научиться ценить своё, родное в полной мере, не потеряв его перед тем хоть на миг.

Показались первые следы цивилизации, вот лента, спешащая к большому комплексу зданий, расположившемуся возле лесистого участка слева от меня. Вот сверкающая гладкостью стен башня белкового синтезатора, от которой во все стороны — площадка аэронов, пандус грузового транспорта, цилиндр распределителя, ещё какие-то служебные конструкции плюс (тёплая волна на сердце, как же — моя епархия!..) антенна связи. А вот и первый жилой комплекс. Много маленьких, в основном, двухэтажных и чуть побольше, домиков, окружённых ухоженными садами. Один чудак, я помню, целый дуб вырастил. Старался не меньше лет сорока, а на вид дереву было — все два столетия. Мне особенно нравилось наблюдать отсюда, с небес, за такими вот уютными штуками. Мари, когда дуется, начинает твердить, что это, мол, ты на всё сверху вниз смотришь и презираешь, так и знай.

Я на подобные вещи обычно не реагирую, что возьмешь, она летать не очень любит, я же просто… с высоты оно такое всё беззащитное, что поневоле чувствуешь одно лишь желание не дать никому в обиду, что ли. И гордость за то, что всё у нас так прекрасно устроено, а таковая защита, в общем-то, и не требуется. Совет за всем смотрит и так далее. Надеюсь, что вам из моих объяснений хоть что-то понятно, а то даже досадно становится, я тут пишу, а читатели мои потом пожмут плечами и скажут, что Мари была права. Ничуть того не бывало. Сказано же — она такое говорит, только когда злится…

Ладно, действительно, что-то я всё время отвлекаюсь. Поймите меня, когда пытаешься высказать горечь целой прожитой зазря жизни, нельзя не вдаваться в детали, я и так постарался сказать только главное. Может, постепенно разберётесь.

Повинуясь внезапному желанию, я снизил аэрон ярдов до пяти — чтоб под напряжённо растопыренными полозьями его лап трава мелькала. Вот теперь я чувствовал себя настоящим пилотом, который повелевает тонкими стихиями или тому подобное. Только теперь каждая травинка — как на ладони, а нежные бутоны цветов — вспышками цвета там, подо мной. Надо же, пусть неосознанно, я уже тогда начинал подспудно понимать всю бесполезность занятия, которому посвятил всю свою жизнь.

Космос. В его безмолвии и величии все твои силы — ничто, можно лишь наблюдать в зеркало собственную робость да вспоминать, насколько эта красота неизменна. Только там, совсем близко к любимой некогда земле, мне позволено быть кем-то непохожим на безмолвного раба судьбы.

Я открыл фонарь и зажмурился от неистового свиста в лицо. Надо же, а казалось, что я уже пришёл в себя от этой мучительной в чём-то для меня радости. Да, я прошёл Полётное Испытание, но и что с того? Может, ты собираешься теперь вечно прыгать вокруг этого факта? Нужно привыкать, так вот и жить. Колпак закрылся снова, и я, уже совершенно спокойный, чётко и уверенно, вернул аэрону свободу лететь так, как ему нужно. Тот в ответ изрядно заурчал турбиной и с удовольствием побил бы пару рекордов скорости, доставив меня по назначению, только кто ж ему даст.