Лишенная детства
Шрифт:
Справа, по улице, пересекающей нашу, подъезжает красивая машина из тех, которые обычно приковывают к себе все взгляды, — блестящая, с рельефным кузовом, на больших колесах. И вдруг мой отец бледнеет как полотно. Я тоже поворачиваю голову и вижу сидящих в «берлине»: дети сзади, Мария — на пассажирском сиденье, а за рулем — мужчина. Солнце мешает мне рассмотреть его лицо, но мне это и не нужно. Эти руки, эта посадка, эти черные волосы… Это он Это Да Крус, я в этом уверена.
Меня прошибает пот. Мне кажется, что земля поплыла у меня под ногами. От страха я не могу членораздельно выговорить ни слова. Что он тут делает? Он сбежал? Или его выпустили? Он вернулся, чтобы меня убить? Отец хмурится. Я чувствую, что он готов взорваться гневом, но сдерживается и, глядя мне в глаза, говорит, стараясь, чтобы это прозвучало как можно увереннее:
— Это не Да Крус.
Потому что Да Крус, заявляет мой отец твердо, в тюрьме и не выйдет оттуда раньше чем через три года, и это как минимум. Наверное, Мария нашла себе другого мужчину или
— Да Крус, Да Крус… Подождите-ка… Нашла! Этот мсье уже не у нас, его освободили условно, наверное, поэтому вы и не получаете перечислений. Советую вам написать письмо в…
Конца фразы мать не дослушала. Она узнала главное: Да Крус на свободе! Через пять лет и несколько месяцев тюремного заключения, хотя суд приговорил его к одиннадцати годам, мой насильник свободен как ветер! И, как ни в чем не бывало, бродит в нескольких сотнях метров от моего дома! Взбешенная, мать снова хватает трубку, но на этот раз она звонит судье по исполнению судебных постановлений. Она представляется: «Это Элизабет, мама Морган Вале, жертвы изнасилования». И продолжает: «При всем моем уважении к закону, могли бы вы мне сказать, почему Мануэль Да Крус освобожден и имеет ли он право проживать в нашем регионе?»
«Мадам, вас это не касается!» — следует ответ.
Тип на другом конце линии грубо отделывается от матери, заявляя, что законом не предусмотрено уведомление семьи жертвы преступления ни о том, на каких условиях осужденный выпущен из исправительного заведения, ни о его нынешнем местопребывании, ни о чем-либо другом. Моя мать теряет голову. Отдает ли себе отчет этот чиновник, вросший в свой стул, что на свободу вышел опасный насильник? Его жертва, то есть я, живет в страхе! И может в любой момент столкнуться на улице с человеком, поклявшимся ее убить, если она засадит его за решетку! Невообразимо! Моя мать бушует в трубку. Самое меньшее, что, по ее мнению, могли сделать чиновники, — это хотя бы известить нас о возможности возвращения Да Круса в наши места.
— Единственное, что я могу вам сообщить, — это то, что он не имеет права посещать ваш город, — слышит мама, и на том конце линии кладут трубку.
Легче после этого звонка никому не стало. На наш взгляд, правосудие предоставило Да Крусу слишком много свободы. Напомним, что во Франции преступник, не являющийся рецидивистом и не осужденный пожизненно, может подать прошение об условном освобождении, отбыв половину срока заключения. Судья решает, удовлетворить ходатайство или нет, в зависимости от перспектив социальной реадаптации осужденного, его личных качеств, поведения в тюрьме, планов на будущее после освобождения, семейного, профессионального и социального положения. Да Крус, который в полном ладу с рассудком, не преминул воспользоваться этим подарком, который Франция преподносит своим преступникам. Он знает, на какие «кнопки» нажать: хорошо ведет себя в тюрьме, к тому же у него есть супруга, которая от него не отказалась, и дети, которых надо содержать. Осенью 2005 года он составил первое прошение об освобождении, которое сначала было отклонено, а потом, после подачи апелляции, удовлетворено. Его освободили с условием, что он пройдет курс лечения от алкоголизма и будет работать. И ему строго запрещено пытаться вступать в контакт со мной и посещать наш городок. Вот только никому из судей в голову не пришло, что Да Крусу нет особого дела до того, что законно, а что — нет. Оказавшись на свободе, мой насильник не стесняет себя ограничениями: несмотря на то, что ему предписано жить в Париже, он то и дело наведывается в Эшийёз, и поэтому мы частенько видим его машину. Моя мать снова звонит судье по исполнению судебных постановлений и сообщает, что отправила возмущенное письмо, чтобы официально уведомить органы правосудия о том, что Да Крус вернулся в город. Ее усилия оказались не напрасными: через несколько месяцев после освобождения судья возвращает Да Круса в тюрьму, приняв во внимание, что он не только не работает, но и поселился в двадцати километрах от нашего дома. Но упорство моего насильника так просто не сломить: он пишет новое ходатайство об условном освобождении. И пожалуйста! В 2007-м он снова выходит из тюрьмы! Условия освобождение те же: посещать собрания Общества анонимных алкоголиков, работать
Судья по-прежнему видит в нем хорошего отца и мужа, который на почве алкоголизма, бедняжка, поддался преступному порыву; к тому же он не какой-нибудь негодяй, а человек, который с уважением относится к системе правосудия. Слуги Фемиды полагают, что двух требований — посещать собрания анонимных алкоголиков и не приезжать в Эшийёз — достаточно, чтобы вернуть «раскаявшегося» на праведный путь. Но ведь между алкоголизмом и изнасилованием нет никакой связи! Почему-то все игнорируют тот факт, что преступление совершено им вследствие склонности к извращенному удовлетворению своих желаний. Мои родители на всех углах кричали о том, что этот тип представляет опасность и может совершить новое преступление, но их слова не были услышаны. Магистрат, вне всяких сомнений, руководствуется тем соображением, что Да Крус, который в заключении вел себя примерно, оказавшись на свободе, снова станет достойным уважения гражданином. Но разве изнасилование в течение нескольких часов с элементами садизма можно отнести к разряду спонтанных действий? Почему никто не подумал о том, что вне стен тюрьмы для такого человека найдется множество новых соблазнов? Более того: Да Крус один раз уже попрал запрет показываться в Эшийёзе во время своего первого условного освобождения; он не остановил его и во второй раз. Я полагаю, что подобная нечувствительность к тревожным сигналам ведет правосудие к краху. Спите спокойно, славные граждане!
Но я, я не могу сомкнуть глаз!
Да Крус пообещал, что прикончит меня, если я все расскажу, я помню его угрозы, словно это было вчера. С тех пор как я увидела его в машине рядом с Марией, меня не покидает страх, и это при том, что на тот момент я знать не знала о двух его условных освобождениях. Каждый раз, когда родители узнают, что их враг разгуливает по городку, они пишут письмо судье, но свое «бумажное сражение» они хранят от меня в тайне. При мне, щадя меня, они цепляются за жалкую ложь: Да Крус в тюрьме, поэтому нет причин для паники. Родителям пришлось приложить массу усилий, чтобы убедить меня ничего не бояться, но во мне все равно что-то сломалось.
Жуткий страх вернулся.
Когда я остаюсь ночевать в Эшийёзе, по вечерам я вспоминаю привычки, которые, как мне казалось, остались в прошлом. Я кладу рядом с собой палку или топор — все равно что, так как без этого я не чувствую себя в безопасности. Дверь я подпираю чем-нибудь из мебели, чтобы убедить себя, что через нее он в комнату не проникнет. Спать спокойно я могу только вдали от родного городка, в Туре или где угодно, но только не дома. Слова Да Круса не дают мне смежить веки:
«Начнешь болтать — и ты труп, уразумела?»
Я все рассказала, значит, он меня убьет. При первой же возможности явится, чтобы исполнить свои угрозы. Мне снова кажется, что мои дни сочтены, а ночи превращаются в пытку. Настроение у меня хуже некуда, но беда, как известно, никогда не приходит одна: именно сейчас Ян решает со мной порвать. Через три года после нашего знакомства он ставит точку в «деле Морган». Он тяготится рутиной, у нас теперь разные желания. Я — прекрасная девушка, но мы ведь можем остаться друзьями, в общем, он выдает обычный спич, цель которого — смягчить неприглядность реальности. А она такова: между нами все кончено. Я глубоко несчастна. С ним я снова стала сильной, ко мне вернулось желание построить счастливое будущее. Теперь же я чувствую себя покинутой, беззащитной перед лицом опасности, близость которой ощущаю уже несколько месяцев. Интуиция меня не обманывает, и родители в конце концов подтверждают ужасную догадку: Да Крус действительно вышел из тюрьмы.
— Но Да Крус живет в Париже и не имеет права к тебе приближаться, — заявляет отец, пытаясь, как может, успокоить меня. — Тебе не надо бояться!
Понимает ли он, что говорит? Изнасиловать тринадцатилетнюю девочку — это противозаконно, однако он пошел на это! С той самой секунды, когда я узнала о его освобождении, Мануэль видится мне всюду. Я вижу его на перекрестке, когда перехожу дорогу, вижу в супермаркете, когда покупаю пакет макарон, вижу на улице, когда смотрю в окно своей квартиры. Но самое страшное, что мне еще предстоит, — это моя стажировка. Все студенты второго курса фармацевтического факультета должны отработать шесть недель в аптеке. Мои товарищи подают заявки на распределение в то или иное заведение, руководствуясь рациональными соображениями — симпатичный патрон, посещаемость аптеки, ее расположение недалеко от их дома… Я же не могу думать ни о чем, кроме него. Мысли о Да Крусе преследуют меня. Меня берут на стажировку в аптеку, находящуюся недалеко от Эшийёза. Это удобно, я смогу вечерами возвращаться в родительский дом и не буду чувствовать себя такой одинокой. Это, разумеется, наилучший вариант, но ведь придется в течение полутора месяцев жить в эпицентре моей драмы, в двух шагах от Марии, которая, я в этом уверена, чуть ли не каждый вечер принимает у себя своего муженька — экс-заключенного. Чем ближе начало стажировки, тем более нервной я становлюсь.