Лишние мысли (сборник)
Шрифт:
И вот он увидел Люду. В первый момент он даже не узнал ее. Куда подевались косынка, бирюзовые башмаки? А все остальные «составляющие» ее облика? Она стояла прямо, вытянувшись в струнку? И ноги по швам? Теперь определить это было трудно — на Люде была ярко-желтая куртка, похожая на трубу, очень длинная, ниже колен и еще ниже виднелись два красных квадратика штанин и такого же цвета калоши. Носки в разные стороны расставлены не были.
Вместо косынки голову теперь обильно осыпали рыжеватые колечки волос; густые и жесткие.
Одной
Трудно сказать, почему он это сделал. Скорее всего, он даже не осознавал до конца, что на Люде парик; и он не помнил в этот момент ни единого эпизода из предшествовавших встреч и ни одного ощущения: страха, дискомфорта, симпатии, неприязни, — нет-нет, ничего этого не было. И последняя встреча, когда он совершил ту нелепость (по его тогдашнему впечатлению) — когда, увидев Люду из окна, побежал на улицу и спросил у удалявшейся спины: «Ты ко мне?» — и этой нелепости он не помнил, хотя должен был бы вспомнить. И тогда это, возможно, уберегло бы его…
Он сделал это без причины, но хладнокровно. Сначала остановился и сказал: «Привет!»
Она ответила:
— Привет.
Он приблизился.
— Давно приехала? — его рука дрогнула.
Люда не ответила и смотрела на него. Он резко выбросил руку вперед и сорвал парик. Люда, конечно, не была готова к этой атаке, но вцепилась ему в кисть обеими руками, успела вцепиться, — видно, потому, что все время помнила об этом парике; принялась колотить худым кулачком по Колиной руке, и еще била ногой ему по коленке, брыкалась, нелепо, неуступчиво…
Это было похоже на то, как человек в давке не желает пропускать вперед стоящего рядом соседа.
Звуки, вырывавшиеся при борьбе из Людиного рта, были чем-то, вроде:
— И-и… и… тк… э-э-э… тк… Коля не увидел головы без парика, а если и увидел, то потом все забыл.
Он выпустил парик и отбежал назад; таращился на то, как она, краснея и дрожа всем телом, снова нахлобучивает его на голову, как ушанку. Оправляет конвульсивно дрожащие колечки — так дрожат засохшие листья на ветру.
Нос Люды, казалось, от этих рефлекторных движений (и тела, и сухих колечек) сделался совсем уж огромным.
«Люда Гриб. Гриб, — мелькнуло в голове Коли, — Господи…»
Он будто бы прощения просил про себя; обреченно, но ни о чем не сожалея.
Что она сделала потом? Кажется, вскочила на велосипед — Коля не увидел этого движения до конца, потому что развернулся и помчался как угорелый к своему дому.
Ему казалось, расстояние он преодолел одним прыжком.
Возле дома Коля натолкнулся на мать… нет, не просто натолкнулся — он стукнулся о ее грудь, едва ли не с разбега. Он увидел мать только после столкновения.
Отпрянул; выдохнул.
— Что случилось? Что ты сделал? — мать смотрела на него;
— Я?.. — Коля проглотил слюну. — Ничего.
— Ничего? Так… я все видела, что ты сделал. Ну-ка пойди и извинись перед Людой.
— Я…
— Ты слышал меня? Или мне тебя за руку отвести, как младенца? Ну-ка пойди и извинись. Иначе я с тобой больше не разговариваю.
— Мама, что с ней такое?.. — только теперь он задышал тяжело и часто.
Лицо матери, настойчивое, грозящее, нависало над его лицом.
— Это… — она моргнула глазами, — это тебя не касается.
— Мам!.. Я хочу знать.
— Я сказала: не касается… ну хорошо, я скажу тебе… — мать выдержала паузу, — она очень больна.
— Я знаю, — этот ответ вырвался у Коли совершенно случайно, но, что называется, попал точно в цель: в первую очередь, для самого Коли.
Она очень неправильна.
Я знаю.
— Знаешь? То есть как это? — мать схватила его за руку.
Коля принялся что-то мямлить; он и сам не мог понять, что. В конце концов, мать оборвала его:
— Ну все, хватит, пойди и извинись.
— Я-я… не могу… — он сказал так, но, в то же время, ноги сами понесли его к центральной дороге. Пожалуй, он вообще ничего не соображал! По его глазам молнией резанул пораженный материн взгляд.
И вдруг Коля остановился как в ступоре; секунда, и он понял, что смотрит на другой пролет. Через ряд сараев и домов он видел Павла Александровича Гриба — снова, как тогда, в июне. И снова старик поднял руку и махнул ему, но, на сей раз, не открыто и по-женски, но со смесью обиды и угрозы — он звал его к себе, чтобы наказать. «Всыпать», как чаще говорят старые люди.
У Коли брызнули слезы; он юркнул мимо матери на участок (та никак не попыталась воспрепятствовать; Гриба она не увидела).
Вбежав в дом, Коля разревелся в голос. Все его тело страшно ныло от горя и гулкого испуга; и разомлевало.
V
На следующий год в середине июня Митя с Колей и мать снова были на даче; мальчики сидели в доме на кровати, и Коля спрашивал у старшего брата, чего это тому взбрело в голову уезжать через неделю, спрашивал довольно обиженно — сразу было ясно, что Коле здесь очень скучно.
— Не через неделю. Через десять дней, — поправил Митя.
— Все равно! Ты же только три дня назад приехал.
— Мне с компьютером нужно дома разбираться.
— Я тогда с тобой поеду, — заявил Коля решительно.
— Мама не разрешит тебе. Ты же у нее спрашивал уже — она сказала, нет.
— Если мы вдвоем попросим… если ты как-нибудь повлияешь на нее… а лучше просто не уезжай…
— Ну хорошо, я подумаю, ладно.
И вдруг Митя спросил как-то особенно, по-доброму и с пониманием: