Лисьи Чары
Шрифт:
и обескровленный.
Ф. Г. Лорка
Оборотень открыл левый глаз – слегка раскосый, опушенный длинными, неожиданно темными ресницами – и бегло оглядел свою спасительницу. На лице Пан была написана тоска и даже обида. Прежде всего ей пришло в голову, что же может подумать отец, если зайдет сейчас в комнату. Метнувшись к двери, Пан несколько запоздало повернула ключ, вытащила его из замка и пристроила на гвоздике у дверного косяка. Потом вновь повернулась к умирающему оборотню. Видимых ран не было, но изо рта у него все стекала тонкой струйкой кровь.
Фляга была совершенно обыкновенная, сделанная из выдолбленной тыковки и оправленная в помутневшее от времени серебро. К поясу она должна была крепиться ныне порванной цепочкой с затейливым карабином. Вытащив плотно притертую пробку, Пан принюхалась. Фляга не пахла ничем, даже временем, даже серебром или пыльной тыквенной коркой. Это было по меньшей мере подозрительно. На округлом дне шутовка поискала марочку, пропечатанную на гладкой кожице. Леута относила этот чар к средним Ловрам, так что, по идее, он должен был работать. Положившись на опыт хранительницы, Пан потянулась за водой. Стоило фляге заполниться, как в нос шутовке ударил резкий запах лекарственных трав и тотчас же пропал. Озадаченно покачав головой, Пан приблизилась к кровати.
Оборотень открыл оба глаза, и теперь внимательно изучал девушку. Опустившись на колени – пол, конечно, был пыльный, но юбка все равно уже загублена, - Пан поднесла флягу к его губам. Оборотень сделал медленный глоток, щеки его порозовели. Пан с удивлением сообразила, что он необычайно смугл для таких огненно рыжих волос.
– Спасибо, - прошептал лис и, кажется, потерял сознание.
Пан еще раз с сомнением понюхала флягу, заткнула ее пробкой и отошла к окну. Начал накрапывать мелкий, унылый дождик, совершенно не августовский и при сравнении с недавней бурей просто нелепый. Присев на подоконник, шутовка замерла, глядя на небо и машинально поигрывая цепочкой от фляги.
К рассвету оборотень, как и все дуухи восприимчивый к пограничным местам и моментам, вновь пришел в себя. Он медленно открыл глаза, слизнул с нижней губы кровь и попытался что-то сказать. Спрыгнув на пол, Пан подошла к нему и мрачно спросила:
– Что?
– Воды можно? – вполне четко спросил оборотень.
Пан молча протянула ему флягу. Приподнявшись на локте, оборотень сделал несколько глотков и сел, подтягивая к груди покрывало. Вид у него был озадаченный.
– Почему ты помогаешь мне? – спросил он, внимательно разглядывая лицо шутовки.
Глаза у него были с янтарными искрами, и от этого взгляд немного пугал. Пан поежилась, а потом фыркнула, взбадривая себя:
– Помогаю? Я тебя арестовала, дуух, препровожу в столицу и сдам Архимагистру.
– Вряд ли, - улыбнулся оборотень, откидываясь обратно на подушки.
Вид у него был самодовольный
Уже давно прокричали петухи, деревня постепенно просыпалась. Тихий шелест дождя был заглушен гомоном вышедших на ранние утренние работы людей. В столице столь ранним утром никогда не было так шумно, если не считать веселых студенческих ватаг, возвращающихся из кабаков после обязательной в сессию Большой Попойки. Но и тогда это были звуки заплетающихся шагов, пьяных голосов и глупого смеха, а здесь все звуки мешались в один сплошной клубок, и голоса людей уже не отделялись от мычания коров, петушиного пения, скрипа колодезного ворота и стука молочных бидонов. Пан невольно улыбнулась.
Проснулась, однако, не только деревня, но и постоялый двор, на котором она, Герн и Рискл были единственными постояльцами. По коридору прошлепал, тяжело давя на пятку, огненный маг, и Пан невольно содрогнулась. Если отец сейчас вздумает свернуть к ее комнате, то застанет в постели своей любимой и, предположительно, чистой, наивной и невинной (как и положено) дочери голого парня, пусть и весьма потрепанного. Пан уставилась на оборотня, давно уже забравшегося под одеяло и вполне удобно устроившегося. Прищурив левый глаз, он ответил ей наглым взглядом и едва заметно ухмыльнулся. Что-то подняло ему настроение, и Пан совсем не хотелось думать об этой загадочной причине.
– Ты должен принять облик животного, - жестко сказала шутовка. – Иначе тебе свернут шею; я, или мой отец.
Оборотень, болезненно поморщившись, пожал плечами.
– Не могу, сожалею. У меня почти нет сил, чтобы сохранять какую-либо устойчивую форму. Я вообще не уверен, что не растекусь тут кровавой лужицей, - внезапно взгляд его стал очень цепким. – Ты подобрала красный медальон?
Железка, все еще лежащая в кармане, почти обожгла Пан бедро.
– Какое это имеет отношение?...
– Он сломан? – услышав возвращающиеся шаги, оборотень понизил голос. – Он сломан, или нет?
Пан переждала несколько секунд, пока стихнут шаги отца, потом сунула руку в карман и вытащила медальон. У нее на ладони он казался крупной фальшивой монетой, гнутой менялой. Приподнявшись на локте, оборотень потянулся к медальону, но Пан быстро сжала ладонь в кулак. Скрипнула медь, оборотень до крови закусил губу. Быстро разжав пальцы, Пан пригляделась к медальону.
Скорее всего, она ошибалась, считая его медным. Нет, металл, хоть и обладал красноватым цветом и блеском меди, был на деле чем-то незнакомым. Разломанная пополам морда лиса щерилась на Пан, показывая острые клыки. Шутовка бросила опасливый взгляд на лежащего на постели духа.
– Отдай его мне, - вкрадчиво попросил оборотень.
Пальцы Пан дрогнули. Голос у лиса был мягкий, немного хриплый и, кажется, совершенно лишенный возраста. Нотки мальчишеские соседствовали в этом голосе с интонациями глубокого старика, и все это могло смешаться в одной единственной фразе из трех всего слов.