Лисичка

Романова Татьяна Геннадьевна

Лаврентий рывком выпрямился, поднял со стола женщину и опустил сарафан с ее головы. Лицо Параскевы было пунцовым, она тяжело дышала, облизывая губы. Женщина безвольно опустила руки вдоль тела, даже не пытаясь спрятать грудь, вытащенную им поверх сарафана.

— Посмотри на меня, — велел Лаврентий.

Женщина послушно подняла на него черные глаза, все еще томные от пережитого наслаждения.

— Говори — ты поняла, что я теперь твой хозяин, а ты моя рабыня? — властно спросил Островский.

— Да, хозяин, — тихо ответила

Параскева. Он видел, что эта опытная женщина уже уловила принципы игры и, похоже, была не против в нее поиграть.

— Иди сюда, рабыня, ублажи своего хозяина, — велел он, — только ползти ко мне ты должна на коленях.

Женщина с готовностью опустилась на колени и поползла к нему. Лаврентий закрыл глаза и с наслаждением почувствовал теплые губы Параскевы в своем паху. Чувствуя нежные ласки своей новой любовницы, он понял, что женщина действительно очень опытная, и подумал, что давно нужно было ее поиметь, чего было столько тянуть.

Это была последняя ясная мысль — потом он полностью отдался удовольствию, особенно яркому после месяцев воздержания, а еще через несколько минут отпустил кухарку, услышавшую зов хозяйки с первого этажа.

— Приходи вечером, — велел Лаврентий, — как хозяйка уснет, сразу приходи.

Параскева тихо хмыкнула, и Островский вспомнил ту причину, по которой так долго избегал бойкую кухарку. Он в первый же день понял, что кухарка ублажает и своего хозяина. Но теперь ему это показалось даже пикантным.

— Как только он тебя поимеет и отпустит, сразу же иди ко мне, — велел молодой человек, — тебе ведь это тоже понравится?

Параскева ничего не ответила, но весело засмеялась.

— Конечно, понравится, — заметил Лаврентий, — ты — прирожденная шлюха, такой чем больше кобелей, тем лучше.

Он с нетерпением начал ждать ночи, и новая любовница его не разочаровала. Она, наслаждаясь, выполняла все его прихоти и, казалось, вместе с ним упивалась тем насилием, с которым он ею овладевал.

Параскева теперь приходила к нему еще два раза днем — пока она накрывала на стол, он грубо брал ее сзади, глядя через плечо любовницы на столовые приборы, зажатые в ее руках. А ночью, получив женщину, разгоряченную похотью другого мужчины, он порол ее широким кожаным ремнем, не оставляющим рубцов на коже, а потом грубо брал.

Его долгое воздержание сыграло с ним злую шутку: найдя любовницу, которой были по нраву его наклонности, он так увлекся этой связью, что забыл все свои планы и начал попадать в зависимость от этой примитивной женщины. Спустя две недели он почувствовал, что теряет волю, а этого допустить было никак нельзя. Нужно было вернуться к старым планам поиска богатой невесты, тем более что теперь у него была служанка-любовница, которую всегда можно было взять в дом.

На следующий день утром, когда Параскева принесла завтрак, он, быстро удовлетворив похоть, задержал в дверях уходящую женщину.

— Постой,

я хотел спросить тебя кое о чем, — окликнул он, присев к столу, и твердо посмотрел на стоящую в дверях любовницу.

— Найди мне богатую невесту — единственную наследницу отца. Ты ведь во всех домах в округе девушек знаешь?

— Конечно, знаю, — подтвердила кухарка, казалось, ничуть не удивившись его предложению. — Тебе какую невесту, барин? На этой стороне улицы усадьбы купцов, а на той — дворян Апраксиных и Лопухиных.

— Каких Апраксиных? — воскликнул Лаврентий, вскочив со стула.

— Графов, — удивилась Параскева, — сам граф давно умер, а графиня еще бодрая.

— Как зовут графиню? — тихо спросил Островский, которому казалось, что земля разверзлась у него под ногами. Он уже предчувствовал ответ своей любовницы.

— Евдокия Михайловна, — ответила Параскева, — да что с тобой, барин? Ты побледнел весь.

— Княжны, ее воспитанницы, с ней?

Лаврентий не мог поверить, что он пять месяцев прожил рядом со своими врагами, потратил кучу денег на напрасные поиски — вместо того, чтобы расспросить свою кухарку!

— Да нет, их кухарка в наш храм к обедне ходит, мы с ней там встречаемся, так она говорила, что недели две назад за ними по приказанию племянника графини приехал какой-то иностранец, англичанин, он их и увез в столицу.

Лаврентию вспомнилась записка, привезенная мальчиком-конюхом от станционного смотрителя на Санкт-Петербургском тракте. Все было так просто, а он оказался полным идиотом! Если бы он в тот раз поехал, то догнал бы их на следующей почтовой станции. Он все испортил, но он же и должен был все исправить.

— Узнай для меня у твоей знакомой кухарки адрес графини в Санкт-Петербурге — наверняка, она оставила его дворецкому или управляющему, — потребовал он и протянул любовнице две пятикопеечные монеты, — одна — для тебя, а другая — для нее.

Параскева жадно схватила монеты и засунула их за пазуху.

— Хорошо, барин, я все сделаю, — протараторила она и убежала.

На следующий день она сообщила Лаврентию, что графиня остановится в доме своего племянника на Миллионной улице в Санкт-Петербурге. Лаврентий сразу рассчитался с хозяином и, наняв почтовую тройку, выехал в столицу, моля бога, чтобы на этот раз не опоздать.

Долли уже две недели жила в доме Черкасских в Санкт-Петербурге и не могла нарадоваться. Тетушка отпускала их гулять, правда, всегда в сопровождении внушительной свиты — из Марфы и двух дворовых лакеев, под ливреями которых были спрятаны пистолеты. Но, по сравнению с Москвой, это была настоящая свобода. Графиня решила, что принимать гостей и выезжать сами они не будут, и как только от кузена Никиты Черкасского, работавшего в министерстве иностранных дел, принесут заграничные паспорта на всех четверых, женщины сразу уедут.