Лист на ветру
Шрифт:
Роджер, не обращая на нее никакого внимания, изо всех сил пытался сползти вниз. Бабушка неохотно поставила его на пол, и он рванулся к капитану Рэндаллу, крепко вцепившись в свеженаглаженные брюки капитана обеими руками — руки были жирные, она видела, перепачканные маслом от сардин и хлебными крошками.
Губы у капитана дернулись, но отцепить от себя Роджера он не пытался, только погладил его по голове.
— Кто тут хороший мальчик? — спросил он.
— Иба, — твердо сказал Роджер. — Иба!
Марджори вдруг неудержимо захотелось посмеяться над озадаченным капитаном. Но желание
— Это его новое слово, — сказала она. — Рыба. Он не может сказать «сардина».
— Тар… ДИИМ! — сказал Роджер, глядя на нее. — Иииииба!
Капитан громко расхохотался, и, вытащив носовой платок, тщательно вытер с личика Роджера слюни, а заодно, как бы случайно, и его маленькие грязные лапки.
— Конечно, это рыба, — заверил он Роджера. — Ты умный парень. И будешь своей маме хорошим помощником, я уверен. Вот, я тут кое-что принес тебе к чаю. Он нащупал что-то в кармане пальто, и вытащил маленький горшочек джема.
Клубничного джема. Слюнные железы у Марджори болезненно сократились. С этими рационами и нормами на сахар она не пробовала варенья уже…
— Он нам великая помощь, — мужественно вставила ее мать, решив поддержать разговор в должной плоскости, несмотря на особенности поведения дочери. Она избегала смотреть Марджори в глаза. — Прекрасный мальчик. Его зовут Роджер.
— Да, я знаю. — Он посмотрел на Марджори, которая невольно подалась вперед. — Ваш муж говорил мне. Он был…
— Храбрый. Вы мне уже сказали.
На ее одежде вдруг что-то сломалось. Это был крючок от ее полурасстегнутой подвязки, и резкий хлопок заставил ее сесть попрямее, зажав в кулачки тонкую ткань юбки.
— Храбрый, — повторила она. — Они ведь все очень храбрые, правда? Все и каждый. Даже вы — или вы не?..
Она услышала вздох матери, но все равно продолжала, уже совсем безрассудно.
— Вы все должны быть очень смелыми и благородными… и… и совершенными, не так ли? Потому что, если вы окажетесь слабы, если есть в вас какие-то трещины, если хоть кто-то будет выглядеть не совсем так, как положено… ну, вы знаете — тогда все это может развалиться, да? И тогда никто из вас… да? Или, если кто-то один сделал что-то не то, остальные будут его покрывать? Вы никогда не будете делать что-то не то — все равно, что бы это ни было — потому что вы просто не можете этого делать; все остальные парни станут думать о вас хуже, это точно — и тогда мы этого не переживем…. ох, нет, мы просто не сможем этого вынести!
Капитан Рэндалл смотрел на нее пристально, глаза у него потемнели от беспокойства. Может, она просто психопатка — вероятно, так оно и было, но какое это теперь имело значение?
Чувствуя ужасную неловкость, мать пробормотала:
— Maрджи, Maрджи, любовь моя… Тебе не следовало говорить такие вещи…
— Это вы заставили его сделать это, не правда ли?
Теперь она была уже на ногах, нависая над капитаном, вынуждая его смотреть на нее снизу вверх.
— Он говорил мне. Он рассказал мне о вас. Вы пришли, и попросили его — все равно что, но это было именно то, из-за этого его убили. О, не беспокойтесь, он ничего не рассказал мне про ваши кровавые драгоценные секреты — нет, он просто не мог этого сделать.
Она задыхалась от ярости, и должна была остановиться, чтобы перевести дыхание.
Она смутно увидела, как Роджер сжался в комок, и еле стоит, цепляясь за ноги капитана; Рэндалл автоматически приобнял мальчика рукой, как будто пытаясь уберечь и его, и себя от гнева его матери.
С усилием она заставила себя перестать кричать, и, к своему ужасу, почувствовала, как слезы потекли по ее лицу.
— А теперь вы приходите, и приносите мне… и приносите мне…
— Maрджи.
Ее мать подошла к ней, прижалась к ней теплым, мягким телом, таким утешительным и уютным в этом изношенном старом передничке. Она сунула в руки Марджори кухонное полотенце, а затем встала между дочерью и врагом, неколебимая, как броненосец.
Марджори услышала ее слова:
— Было весьма любезно с вашей стороны принести нам его, капитан, — и почувствовала, как та отошла, чтобы забрать коробочку.
Марджори села почти вслепую, прижав кухонное полотенце к лицу, пытаясь ото всех скрыться.
— Вот, Роджер, посмотри. Посмотри, как она открывается? Посмотри, как красиво? Она называется — повторите это снова, капитан — как она называется? О, медаль Дубового Листа. Да, все верно. Можешь сказать «медаль», Роджер? Me-даль. Это медаль твоего отца.
Роджер не сказал ничего. Наверное, страшо испугался, бедный, бедный малыш.
Она должна была взять себя в руки. Но она зашла слишком далеко. Она не могла остановиться.
— Он плакал, когда со мной расставался. — Она пробормотала этот секрет в складки полотенца. — Он не хотел уходить.
Ее плечи тяжело сотряслись от внезапного судорожного рыдания, и она крепко прижала полотенце к глазам, шепча про себя: «Ты сказал, что вернешься, Джерри, ты же сказал, что вернешься…»
Она продолжала скрываться в своей обсыпанной мукой холстинковой крепости, пока ей снова не стали предлагать чаю, и она, к ее собственному удивлению, рассеянно приняла предложение.
Она думала, что капитан Рэндалл мог бы ухватиться за шанс, предложенный ее отступлением, чтобы совершить свое собственное. Но он остался, и спокойно продолжал беседовать с ее матерью, и медленно и неторопливо говорил что-то Роджеру, пока ее мать не принесла чай — совершенно не обращая внимания на общее смущение и неловкость от ее поступка, и поддерживая тихое, товарищеское присутствие в их убогой комнатенке.
Дребезжание и суета вокруг торжественно прибывшего подноса с чаем позволили ей уронить свой тряпичный фасад, и она покорно приняла кусочек тоста с размазанным по нему тончайшим слоем маргарина, и восхитительной ложкой клубничного варенья.
— Ну, наконец-то, — сказала мать, глядя на нее с одобрением. — Ты же ничего не ела с самого завтрака, я уверена. Достаточно, чтобы все время урчать нам животом.
Марджори метнула на мать отчаянный взгляд, но на самом деле это была сущая правда; она ведь так и не пообедала, потому что Мейзи снова отсутствовала, по причине очередного женского недомогания — оно настигало ее примерно через каждую неделю — и ей пришлось одной провозиться в магазине весь день.