Листая страницы. Жизнь и творчество композиторов Корепановых
Шрифт:
Обидно, конечно.
Но давайте вернёмся в юность Германа и посмотрим, как же человек, имея за плечами один год занятий в кружке фортепиано, один год учёбы в музыкальном училище и полгода занятий в консерватории сумел написать такое грандиозное произведение, за которое не каждый композитор с консерваторским образованием рискнёт взяться.
Глава 3. Обучение войной…
Семья Германа Афанасьевича была музыкальной. Его мама (моя бабушка Варя) и её сестры хорошо пели, а его отец (мой дедушка Афанасий) играл на мандолине и балалайке. Эти инструменты, как память о дедушке, долго хранились в нашей семье. Я даже одно время на них играть
Вот и Гера самостоятельно подбирал на них несложные мелодии. А потом, увлёкшись, записался в музыкальный кружок при Доме художественного воспитания детей, где познакомился с нотной грамотой и начальными приёмами игры на фортепиано. И занимался там около года. На этом на тот момент его музыкальное образование и закончилось.
Но параллельно с музыкой его привлекала и литература. Он ходил в литературный кружок, где с начинающими литераторами занимались писатели и поэты Удмуртии: Ю. Грудзино и Н. Надеждинский. Они критиковали произведения начинающих писателей, давали советы по улучшению текста. Герман приносил на заседания свои стихи и рассказы.
А писал он в это время много. Весной 1941 года у него в работе были рассказ «Поджигатель» (второе название – «Под утро»), научно-фантастическая поэма «Затерянный мир» (вместо глав в ней были Песни: Песнь первая, Песнь вторая…), стихотворение «На лыжах». А рассказ «Под утро» напечатали в журнале «Молот» 21 июня 1941 года, в самый канун войны. (Приложение 1)
И за него же он был получил поощрительную премию на втором всероссийском детском и юношеском литературном конкурсе «Наша Родина».
В школе он был главным редактором школьного журнала «Аллигатор», который занял первое место на Всесоюзном конкурсе, проводимом «Пионерской правдой» – главной газетой школьников того времени. Им тогда в качестве приза пришёл большой ящик с книгами. Там были «Граф Монте-Кристо», «Три мушкетёра» и ещё несколько таких же популярных и интересных книг. По тому времени это было огромное богатство, которому они очень радовались. Герман же был и основным автором журнала – писал стихи, статьи, заметки, рисовал иллюстрации.
Но в то же время он и без музыки не представлял свою жизнь. Детскую «Песню о ёлке», в которой он написал и слова, и музыку, на радио хотели поставить в ёлочный монтаж, готовящийся к Новому году (поставили или нет, сказать не могу, данные не сохранились). К школьному конкурсу написал музыку к стихотворению М. Ю. Лермонтова «Парус», а когда одна из учениц ему сказала, что «эта музыка к Лермонтову не подходит. У Лермонтова другая музыка», записал в дневнике:
«Почему у меня пусто на душе? Когда я пришёл из школы, мне даже слышать музыки не хотелось. Вообще, всегда, как только у меня не выйдет песня, я теряюсь, думаю, что всё пропало… „Нет, не выйдет из меня композитора!.. И писателя тоже!..“ Но я пересилю себя! Я буду работать» (запись от 23 декабря 1940 года).
Уже тогда (в шестнадцать лет!) мечтал об опере. И был страшно расстроен, прочитав цитату из книги о М. П. Мусоргском, которую и записал в дневнике, снабдив её своим комментарием:
«Кроме того ясно, что как бы ни был талантлив семнадцатилетний мальчик (Мусоргский), ему не под силу опера – произведение, требующее широкого синтеза, эстетической
Прочитав это, я, просто выражаясь, обессилел. А ещё оперу писать собирался! Да где тебе!» (запись от 17 декабря 1940 года).
Переживания усугубились, когда из Москвы, куда он послал свою «Песню о ёлке», пришло письмо, в котором песню раскритиковали в пух и прах. Вот что Герман написал в дневнике:
«Пришло письмо из ЦДХВД (Москва). Оказывается „Песню про ёлку“ вместе с музыкой, которую я посылал в „Затейник“, переслали в ЦДХВД, и теперь пришёл ответ. Пишут, что „мотив в песне не интересен, шаблонен. Это перепевы старого (?!). Сопровождение в песне слишком громоздко (?!) к данной мелодии“. И спрашивают, сочиняю ли я один или под руководством учителя, и что мне необходимо поглубже изучить муз. литературу. „Сообщите нам подробней о своей музыкальной работе“. Я махнул рукой. Наверно из моей затеи стать композитором ничего не выйдет! Что ж, что у меня вертятся в голове мелодии? Они оказываются никудышными, шаблонными, и я не умею писать. Не лучше ли бросить, пока не поздно. А то ведь и опозориться можно…» (запись от 25 декабря 1940 года).
Но, тем не менее, он продолжал творить, так и не сумев выбрать, чем же больше хочется ему заниматься: музыкой или литературой.
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. А весной 1942 года, перед окончанием десятого класса, Герман прошёл военную комиссию, его признали годным для службы в армии и сообщили, что после окончания школы направят его учиться в эвакуированное в Ижевск Ленинградское Краснознамённое артиллерийско-техническое училище.
30 мая 1942 года, закончив школу, он пишет в дневнике:
«Не могу оставаться спокойным ни к какой музыке. Так и выворачивает всё. Кажется, я готов променять на неё что только в моих силах. При её звуках кровь точно бесится, так и мчится по сосудам. И я тороплюсь. Тороплюсь осилить гармонию, инструментовку, оркестровку, полифонию, контрапункт, чтобы самому, наконец-то, стать композитором. Сейчас я пишу концерт для скрипки с фортепиано, песни, этюды для ф-но. И тороплюсь, тороплюсь окончить нужное музыкальное образование. Десятый класс кончен. В мирное время я подал бы в консерваторию. А теперь… осенью в арт. училище. Так-то!..»
Осенью 1942 года Германа призвали в армию и, как и обещали, направили на учёбу.
Первые месяцы службы оказались для юноши очень тяжёлыми. Я, например, вообще не могу представить отца в военной форме. На мой взгляд он и армия вещи несовместные. И он тоже пишет в своём письме матери:
«Я сейчас учусь. Спим мы семь часов, остальные семнадцать – на уроки и «принятие пищи». Девять часов – уроки. Три часа – самоподготовка. И так мало свободного времени! Ребята не высыпаются, дремлют на уроках. И мне вначале было очень трудно. Ведь нужно было привыкать не только к суровому распорядку дня, но и к не менее суровой дисциплине. Представляете ли, как плохо я вначале учился и сколько получал нарядов вне очереди? При одном воспоминании об этом мороз проходит у меня по спине с головы до ног. Это было что-то страшное. Я думал, что так и буду каждый день мыть по ночам полы до окончания учёбы в училище. Нужно же было взять себя в руки. И я сделал это. Я перестал получать «плохо» и «посредственно», т.е. стал ударником, я уже не имею нарядов и привык к дисциплине.