Листая страшные страницы
Шрифт:
Фигнер погиб вдали от России, якобы утонул в 1813 году вместе с лошадью при переправе через Эльбу.
Надо еще сказать, что этот человек здоровье имел просто отменное.
Глава XIII. Всесильный граф
(Продолжает XII)
Биография графа Аракчеева продемонстрировала еще раз, что чины и звания на Руси далеко не всегда были связаны со знатностью и богатством, но и нередко просто с человеческим талантом. Алексей Андреевич вышел из очень небогатой и незнатной семьи, графский титул получил лишь на государственной службе. А карьеру свою сделал незаурядной энергией и талантом. Представление о нем, как
Да, был резок и груб. Но далеко не всегда. Грубость не составляла основу его натуры. Ей была вспыльчивость в купе с неспособностью контролировать себя в такие минуты.
До некоторой степени графа оправдывает и то, что он относился к типу людей, которые полагают, что все в этой жизни делается слишком медленно, а можно и нужно гораздо быстрее. Поэтому на государственном уровне у подобных личностей всегда случаются и успехи и срывы. А дальше — кто что больше и лучше запомнит. Антимонархическая большевистская историография очень старалась показывать тут только черное.
«Аракчеевщина», как зажим либерального умонастроения и создание утеснительного образа жизни — «военных поселений», конечно, не выдумка.
Однако военные (солдатские) поселения по своему замыслу были совсем не глупой затеей. В мирное время, как доказывал граф Александру I, незачем муштровать уже опытных солдат с утра до вечера. Пусть лучше, проживая в сельской местности, производительным трудом займутся. К тому же, получат возможность жить семьями. То есть, та же идея стройбатов, только солдаты занимались не строительством, а сельским трудом, да и жили куда свободнее. Разумеется, речь шла не обо всех воинских частях. Гвардии и войск, выдвинутых к западным и южным границам страны, все это вообще не касалось. В общей сложности военные поселения охватывали около 40 % российского войска.
В Германии аракчеевская идея, несомненно, хорошо бы прошла. В России дело как всегда споткнулось об очень неумелое административное воплощение и о человека. Солдаты перестали понимать, кто теперь, собственно, они такие. И находясь, по существу, в более предпочтительных условиях, стали все более и более роптать, переходя к крестьянскому образу мыслей и требуя дальнейших послаблений. Происходило нечто сходное со стрелецкими бунтами за сто с лишним лет до этого, когда люди также требовали больше возможного и опрокидывали на себя гнев властвующей верхушки.
Что же касается либерализма, то его при Аракчееве, во всяком случае, было больше, чем в предыдущем царствовании Павла и в последующем у Николая I. Аракчеев в этом смысле не столько угнетал, сколько острастку давал, понимая, как умный человек, с каким народом, а главное, с какою взбалмошной дворянской интеллигенцией имеет дело.
Наши коммунистические историки с Аракчеевым так запутались, что в одном и том же учебнике объявляли его гонителем прогресса и реакционером при Александре I, а потом (на других страницах) человеком, поддерживавшим политическую реакцию после восстания декабристов при Николае I. То есть получалось, что реакция графа была против себя же самого.
По внутреннему складу граф был очень мистичен, хотя старался этого не афишировать. Смысл жизни, гораздо больший, чем сиюминутная реальность, всегда очень тревожил его.
Нечто схожее стало довольно рано развиваться и у императора Александра I. Кипучая государственная деятельность сменялась вдруг чувством ее бессмысленной суеты, «мышиной возни» перед таинственной исторической судьбой России. С непонятным ее призванием и предназначением. В минуты солнечных настроений родина представлялась ему, как говорил сам Александр, огромным бутоном прекрасного, еще не распустившегося цветка. Но чаще стали появляться ощущения ее гибельной неподвижности. Получалось, как в сказке «Конек-Горбунок» Ершова. Гигантский кит в океане времени, на котором люди построили многочисленные жилища, ведут хозяйство на занесенной ветрами земле, умирают, родятся, иногда что-то празднуют. Кит в один совсем не прекрасный момент проснется, когда-то это обязательно произойдет, и все кончится, в каком-то кошмаре.
Своими апокалиптическими настроениями император вполне откровенно делился только с Аракчеевым, и не скрывал от него возрастающий страх перед тем, на чем покоится и царствующий дом, и вся видимость российского государства.
В связи со всем этим в императоре не мог не пробудиться интерес к мистической культуре с ее ответами на вопросы о предназначениях, данных высшими силами странам, народам и отдельным людям.
Аракчеев, как человек действия, предложил разобраться с «проблемой» на хорошем организационном уровне. И, получив монаршее одобрение, энергично приступил. (А материальные и командные возможности графа были не ограничены).
Весной 1811 года группа молодых хорошо образованных офицеров (числом около двадцати) получила очень любопытное задание. Каждому следовало отправиться в лично ему указанный регион Центральной России, Севера или Сибири. Сопровождали такого командированного — писарь и четыре солдата. Лошади, деньги — всего предостаточно.
Надлежало установить, кто в тамошних местах числится у народа в сильных ворожеях, провидцах и прочем колдовательском ремесле. С оными встретиться и, не пугая их ничем, установить, действительно ли отдельные ко многому способны. Выявленных следовало с удобством отправлять к самому графу.
Первые «странные» люди стали появляться у Аракчеева уже через три месяца. Почти все они очень скоро отбывали назад, но не только без всяких обид, а и с деньгами или с подарками, потому что иные брать деньги отказывались.
Несколько странных людей задержалось подольше, и известно, что кто-то из них вылечил от мигреней императрицу, а одна старая ворожея так и осталась при Аракчееве, потому что блестяще справлялась с любыми кишечно-желудочными заболеваниями.
Но вот того, кто по-настоящему требовался, найти не удавалось.
Пока заснеженной ноябрьской дорогой он вдруг не пришел к Аракчееву сам.
В шестидесятые годы разведка ГДР «Штази» обнаружила очень любопытные дневники близкого к Аракчееву офицера Жиркевича, которые вместе с его потомками оказались в Европе. Далее мы будем следовать излагаемым там событиям.
Человек, явившийся к графу, был неопределенного возраста и мало запоминающейся наружности. Может быть лет сорока, иногда казалось, что и гораздо меньше. А вдруг проскакивало что-то такое, что заставляло думать — он пожилой и просто имеет очень хорошо сохранившуюся внешность.