Листопад (Послушай, как падают листья)
Шрифт:
– Жалко… волка-то, – неожиданно сказала Леся. – Он ведь не нарочно…
– Жалко, – согласился он и, подняв меч, пошел прочь, не оборачиваясь.
Светловолосый пятилетний мальчуган вприпрыжку бежал за отцом, держась за край просторной отцовской рубахи. Вокруг них, вспугивая лаем перепелов, широкими кругами носился рыжий кудлатый пес, одуревший от вольного простора. В кузовке за отцовскими плечами перекатывались по дну несколько боровичков и волнушек. Отец и сын только что зашли в лес, немного
На мертвой чащобной земле грибы росли гуще, но ребенок остерегался отходить далеко от взрослого, а отцовский глаз еще не потерял молодецкой сноровки – выглядывал самый неприметный грибок, не пропуская на радость сыну ни единого. Мальчик постепенно освоился, начал забирать в сторону и вскоре, пыхтя от восторга, уже волок огромный, толстопузый боровик, не умещавшийся в обеих ладошках. Отец гриба в кузов не взял, а, разломив шляпку, растолковал сыну, что такие большие грибы всегда червивые и брать их не стоит. Сшибать и топтать тоже – Дед Гаюн может обидеться за неуважение к его дарам и в следующий раз не одарит человека ни единым грибом. Мальчик слушал, испуганно озирался по сторонам – а ну как лесной дух и вправду разгневался за напрасно сорванный гриб, возьмет да и нашлет на них медведя аль серого волка? Но отец бережно прикопал гриб и пошел дальше, не опасаясь Гаюна, и ребенок снова осмелел. Уж со следующим-то грибом он не оплошает!
Рыжий пес, засидевшийся на цепи, все не мог нарадоваться свободе. Он звонко облаял белку, задрал лапу у брошенной лисьей норы, поднял в воздух столб листьев, разгребая гнездо полевок, и теперь со свистом втягивал воздух чуткими ноздрями, наполовину уйдя головой в отрытую яму. Мальчик потянул пса за увлеченно виляющий хвост и, когда тот недоуменно оглянулся, серьезно приказал:
– Ищи гриб!
Пес вкусно чихнул, глядя на маленького хозяина умными смеющимися глазами. Из жарко дышащей пасти свисал набекрень перепачканный землей язык.
– Глупый! – важно сказал мальчик и, оглянувшись, побежал догонять ушедшего вперед отца.
Ведьмарь, не таясь, шел по деревне, и встречные торопливо ломали шапки, кланялись в пояс и, шарахаясь к плетням, давали дорогу. Кто-то и вправду испытывал к нему благодарность, кто-то – недолюбливал, а то и ненавидел, но все без исключения – боялись. Он не отвечал никому даже взглядом, прекрасно понимая, какие потом пересуды пойдут по деревне. Леся, не поднимая глаз, семенила на отшибе, но ей никого не удалось провести – всевидящие и всеслышащие бабки уже громко передавали друг другу на глуховатое ухо: мол, нечисто у Претичей на подворье, ох, нечисто, неспроста сиротка ихняя за ведьмарем увязалась. А чем она с неклюдом расплачиваться будет – сказ особый, тут уж бабки обменивались самыми немыслимыми догадками.
Он оглянулся. Лесины щеки горели, как два мака.
– Иди сюда, – подозвал он. – Поздно уже таиться, а пустобрехов слушать и вовсе не след.
Она послушно нагнала его, машинально протянула узкую ладошку… и тут же отдернула, хотя он вовсе не собирался брать ее за руку.
– Вот
Он мимоходом окинул взглядом недавно подновленный плетень, добротную избу с петушком над крышей, чисто выметенный двор.
– Родичи твои где?
– На ярмарку поехали. Раньше вечера не обернутся.
– Добро. Ну, показывай свой сглаз…
Леся, торопливо упав на колени, пошарила под крыльцом и выудила завернутый в тряпицу залом – три ржаных стебля, скрученные по всей длине и завязанные узлом под самыми колосьями. Ведьмарь еще не прикоснулся к ним, а уже понял – в заломе нет силы. Тот, кто крутил стебли, не шептал над ними наговорных слов, замышляя дурное. Более того – стебли были сплетены уже после молочной спелости колоса, они перегнулись и потрескались, а зерна в них успели выспеть и затвердеть. Заломы же обычно ставились для сглаза урожая, в начале лета, а не перед самой уборкой, что лишало залом не только силы, но и смысла.
Ведьмарь покачал головой. Похоже, Леся стала жертвой дурной шутки. Счастье еще, что только шутки. Он не сказал ей, что хранить под крыльцом настоящие заломы – зазывать беду уже в дом. Ишь, сыскала потайное местечко, дуреха.
– Ты кому-нибудь рассказывала о заломе? – спросил он.
– Жениху, – прошептала она, опуская сызнова набрякшие слезами глаза. Пальцы бездумно отряхивали платье, перепачканное на коленях землей и мелкими щепками.
– Зря, – коротко бросил он.
– Почему? – встрепенулась она и, кажется, впервые посмотрела ему прямо в глаза.
Потому что заломы на полях обычно ставят ведьмари и ведьмы. Потому что теперь, приключись какая беда с Лесей, ее семьей и хозяйством, все шишки посыплются на него.
Он хмыкнул и, не отвечая, пошел к хлевам. Пегий кобель, посаженный на цепь у калитки, молча встал и отошел в сторону, давая ему пройти. Бестолковая курица вывернулась из-под ног и, оголтело квохча, перемахнула через плетень в огород. Леся метнулась было ее выгонять, но ведьмарь по-хозяйски сноровисто отпер хлев, и девушке ничего не оставалось, как войти туда вместе с гостем.
Коровы и овечки сейчас бродили в общем деревенском стаде где-то на пойменных лугах, и лишь больной козел недоверчиво уставился на вошедшего, на всякий случай попятившись в угол тесного закутка. Осмотр не занял много времени.
– Он отравился, но уже поправляется, – непривычно мягко сказал ведьмарь, гладя круторогого, длинномордого козла по раздутому боку. – Чемерица или зверобой, а, возможно, и вороний глаз. Вечером зайдешь ко мне, я дам нужных травок.
– Да эдакой пакости на нашем лугу отродясь не росло! – вырвалось у Леси. Ведьмарь тоже так считал, но вслух сказал:
– Значит, теперь выросло.
– Так меня сглазили? Это правда? – Она так доверчиво смотрела на него своими бездонными васильками, что ему захотелось нагрубить этой дурехе, развернуться и уйти… или прижать к себе, как испуганную кошку, приласкать, пригреть, успокоить, чувствуя, как доверчиво расслабляются под ласкающей рукой напряженные до предела жилы.
– Кому ты нужна, девка? Подшутил кто-то – а ты сразу в рев. Меньше верь приметам, тогда и они над тобой всякую силу утратят. Авось замуж выйдешь – поумнеешь… – Ведьмарь развернулся и ушел, не оглядываясь.