Листопад

Ачимович Тихомир Михайлович

Чаруга отпустил пленника, поплевал на ладони и вытер их о штаны.

— Ну, попался, сукин сын? — зло сверкая глазами, спросил он пленного и, увидев приближающегося комиссара, через голову крестьян сказал ей: — Вот он, гад! Теперь-то мы его прикокнем, как пить дать.

Штраус стоял, не поднимая головы. Он понимал, что оправдываться бесполезно, хотя никак не мог осознать, в чем его преступление.

— Где же вы его схватили? — спросила Ранка у крестьян.

Женщина с вилами повернулась к комиссару лицом. У нее были толстые ноги и громадные бедра.

—

У меня в доме его накрыли, — сказала она. — Муж ночью вышел проверить корову. Она должна отелиться. Жду, его нет. Я тоже поднялась, иду в хлев и вижу: они сидят возле фонаря и курят. И я сразу в нем распознала шваба, но, чтобы не спугнуть, дала ему попить молока, а сама позвала соседей.

— Прикончить его надо, — вмешался в разговор мужчина, который вел Штрауса на веревке. — Нечего с ним возиться.

— Это ты сейчас такой храбрый, а ночью дал ему табак. Самому скоро курить будет нечего, а ему, извергу, дал.

— Ну, человек попросил, как же, сказался партизаном, — робко пояснил мужчина. — И на пилотке звезда была.

— Звезда? Это он, наверное, нашего человека убил и пилотку взял у него.

— Конечно, убил нашего человека. Может, этот человек из нашего села был.

— Откуда бы он ни был, все равно он наш, а это чужой. Но разговору сразу видно, что чужой…

— Отдайте его нам, — оказала Ранка женщине. — Мы потом решим, что с ним делать.

— Мне кажется, тут должно быть одно решение, — подал голос старик с пушистой седой бородой, — его, изверга, нужно сдать в штаб, а там умные люди уже придумают…

Комиссар посмотрела на Штрауса. У него был такой вид, какой бывает у человека под ураганным обстрелом. На минуту ей стало жаль этого растерянного, перепуганного человека.

— Нас просили остерегаться диверсантов, приказали ловить их, — сказал мужчина в полувоенной одежде.

— Это никакой не диверсант, — ответила комиссар мужчине. — Это боец нашей роты, — решила она внести ясность. — Он уже месяц находится у нас.

— Чем вы докажете, что он ваш боец? — спросил все тот же мужчина в полувоенной форме. — После всего — он их боец! Так я вам и поверил.

— Его зовут Георг Штраус, и он ранен в левое плечо. Можете проверить. Он ушел из роты, сказал, что пойдет в лазарет перевязать рану.

Кое-кто из крестьян разочарованно замычал. Особенно огорчился мужчина в полувоенной форме. Он, видимо, занимал какой-то ответственный пост в селе и согласился отпустить пленного в том случае, если комиссар даст им письменное подтверждение, что они, он и его односельчане, «поймали» диверсанта и отдали партизанам.

— Но ведь он же не диверсант, — начала комиссар.

— Нам все равно, кто он, но нам нужен такой документ, — перебил ее мужчина.

— Хорошо, раз вы настаиваете, я вам дам такой «документ». — Она достала блокнот из сумки и написала расписку. Отдавая ее крестьянину, Ранка сказала: — Развяжите его. И сапоги придется вернуть.

Это была более важная проблема, и Ранке пришлось долго спорить с мужчиной в полувоенной форме, пока не выспорила назад сапоги.

Штраус стоял рядом с опущенной головой. Он

долго надевал сапоги на босые ноги — грязные носки ему пришлось сбросить. Весь он излучал уныние оттого, что все так получилось. По тому, как комиссар настойчиво добивалась возвращения ему сапог, Штраус понял, что его уже не расстреляют. Если бы решили расстрелять, то сапоги не были бы нужны.

— Товарищ комиссар, я понимаю… — первым заговорил Штраус, когда крестьяне разошлись. — В последний раз прошу вас поверить мне.

— Мы тебе уже раз поверили… Можешь благодарить господа бога, что Валетанчича нет. Он бы с тобой не стал возиться.

Штраус все еще не мог прийти в себя, медленно тер ладони, как бы счищая с них грязь.

— Вы можете меня сами наказать самым строгим образом, но, пожалуйста, оставьте в роте. Если вы меня выгоните, я совсем пропаду. Мне сейчас деваться некуда.

— Каждый человек за свой проступок должен нести наказание, — пояснила ему комиссар.

— Теперь я понял, почему наши… то есть германская армия с вами так и не смогла справиться, — сказал Штраус. — С вами был ваш народ, а с кем народ — тот непобедим.

— Это мы и без тебя знаем!

Штраус улыбнулся грустно. Щеки у него вздулись, один глаз был совсем закрыт. Он все время прикладывал к нему платок, смоченный в воде. Раненое плечо тоже давало о себе знать, и все тело ломило. Крестьяне изрядно поколотили его, когда он пытался оказать сопротивление, но теперь, думая о них, Штраус в своих мыслях не уловил ни капли горечи. «Слава богу, что все так удачно кончилось», — думал он. В груди саднило от сознания, что его могли убить в этом проклятом хлеву, куда он зашел, увидев свет фонаря.

Уже совсем рассвело. Угрюмое небо посветлело и поднялось над землей, только над лесом за селом еще плыл жидкий туман. Это был, когда-то очень красивый лес, но недавно здесь прошли бои, и лес изрядно пострадал. В стороне от дороги стояли тягачи с орудиями на прицепах, замаскированные ветками, в нескольких местах были видны грузовики, накрытые брезентом, подводы с боеприпасами. Еще дальше стояли танки с расчехленными стволами. По опыту Штраус знал, что такое большое количество войск и техники обычно скапливается перед большим наступлением. Он поделился этой мыслью с комиссаром, но Ранка вдруг оставила его и быстро отошла от колонны. Она скомандовала роте остановиться, вызвала к себе командиров взводов и стала им что-то объяснять.

В лесу было многолюдно, а зелень только-только распускалась. Большое скопление людей могло быть замечено вражескими наблюдателями. Одно успокаивало Штрауса — их скоро двинут вперед.

Между ветками блестела натянутая паутина. Уткнувшись в нее лицом, Штраус остановился, несколько минут стоял, чувствуя, что пульс постепенно утихает, потом побрел по узкой тропинке в сторону высоты, куда направился его взвод. Этот день он считал самым мрачным в своей жизни. Ему очень хотелось, чтобы как можно быстрее их снова послали на передовую. Правда, об этом мечтали многие бойцы, особенно те, чьи семьи еще находились на оккупированной территории.