Листья коки
Шрифт:
Она уже пробежала два обычных перегона. Тот часки умер, миновал шесть постов и умер. Но его укусила змея. А в этих горах — снега, здесь нет змей. Но зато тут мороз, метели, пропасти и безлюдье, здесь господствуют только злые духи, наводя ужас на одиноких путников…
Иллья недолго колебалась. Тот часки сказал: «Для дела сапа-инки». Она запомнила эти слова, значит, и она теперь мчится по приказу сапа-инки. Она неприкосновенна для людей, для демонов, вероятно, тоже. Сознание этого придало ей силы и мужества. Воззвание сапа-инки к вождю
Иллья двинулась вперед, надеясь согреться в быстром беге. Если на ближайших постах не окажется часки, то там, где лежит снег, ей придется идти в одежде, а значит, медленнее. Девушка пожалела, что нет у нее плаща и нет даже листьев коки. Пожевать их — и она забыла бы об одиночестве, об ужасах ночи в горах, об усталости. Но ничего, добежит и так.
Иллья замедлила шаг. Здесь кончаются возделанные поля, и тракт уходит в глубь высокогорной пустынной равнины. Заросли карликовых кипарисов в свете месяца выглядели странно, пугающе.
Дорога шла вверх. Иллья устала. Путь, уже проделанный ею, утомил бы даже сильного и выносливого мужчину, а она девушка, и к тому же долгое время недоедает, ночами почти не спит, боясь, что белые могут снова вернуться…
«Доберусь до поста, — решила она, — и если там не будет никого, то хотя бы отдохну. Я должна отдохнуть».
На высокогорных пустошах было холоднее, чем в долине. Иллья не выдержала, остановилась, вся дрожа, и снова решила надеть платье, В этот момент она услышала шорох.
Ветра не было, кусты кенны застыли в полной неподвижности, и все же это послышалось где-то здесь, совсем близко. Еле уловимый шорох, его можно было уловить только в абсолютной тишине, среди мертвого безмолвия. Казалось, что-то мягкое коснулось сухих ветвей.
Иллья замерла с платьем в руках. Сердце заколотилось в груди, удары крови отдавались в ушах. Она еще пыталась успокоить себя тем, что, быть может, это спугнутая шиншилла или полевая мышь выскользнула из норы или… или же маргай, кровожадный, но маленький, который поспешил спрятаться от человека.
В тени прямо возле нее что-то мелькнуло, и зоркие глаза горянки сразу же распознали зверя. Инстинктивно, словно пытаясь защититься, она протянула руки, в которых держала платье. Дрожащими губами она повторяла только одно:
— Я на службе у сапа-инки. О тити, о капак-тити, я иду, выполняя приказ сапа-инки.
Ягуар присел, услышав звук ненавистного ему человеческого голоса, он даже испугался на мгновение чего-то белого, что замаячило в лунном свете, но тут же учуял запах человека. Ягуар был голоден. Он зарычал и прыгнул…
Глава сороковая
Рокки обошел Куско ночью, сделав огромный крюк, и утром выбрался на главный тракт, ведущий в Кито. Как и было задумало, он направился прямо к ближайшему сторожевому посту.
Уже сверху, с голых, покрытых лишь зарослями толы плоскогорий, которые господствовали над плодородной равниной, он еще ночью различил свет
Он решил, что инка Манко, видимо, победил белых и в стране восстанавливается старый порядок. Значит, пришло время расчета с изменниками, с теми, кто служил белым завоевателям.
Остаток ночи Рокки провел на вершине, наблюдая за беспрестанно загоравшимися огнями на далеких сторожевых постах. Со времени битвы в Чапасе его мучили тяжелые, более сильные, чем обычно, головные боли. Это была болезнь, весьма распространенная среди жрецов, чьи головы деформировали еще в детстве, удлиняя их и делая лоб плоским.
Боли могли иной раз начаться после физического переутомления, после сильного нервного потрясения, вспышки гнева или пережитого страха и на какое-то время совершенно лишали жреца способности мыслить, принимать решения и вообще что-то делать. Народу говорили в таких случаях, будто святейший беседует с богами и потому не восприимчив к звукам обычной человеческой речи. Жрец же прятался от людей и спасался только тем, что жевал коку или даже пил отвар из нее и, окончательно отупев, впадал в беспамятство. В таком состоянии жрец нуждался в покое и уходе, чтобы прийти в себя.
У Рокки же не было ни листьев коки, не было и никого из спутников, кто бы мог за ним присмотреть. И сам он опасался погони. Сознание опасности и натренированная годами воля позволили ему одержать верх над приступами болей. Рокки принял решение, и, когда очередной приступ несколько ослаб, он направился к сторожевому посту, который, как он успел заметить, находился далеко от соседнего селения.
Он добрался туда на рассвете, не прячась, не приводя в порядок одежду и даже нарочито подчеркивая свою крайнюю усталость.
На нем было одеяние жрецов высокого ранга, только повязка на голове — обычная, которую носят ремесленники и пастухи. Однако и это не трудно было объяснить. Рокки уже не раз думал о том, как удачно получилось, что белый вождь приказал ему ходить в платье жреца, а не уподобиться Фелипилльо, рабски копирующему наряд белого человека. Конечно, щенок имеет успех у женщин, что для него самое главное. Рокки же, помогая чужеземцам собирать золото, усвоил, насколько легче услышать от простых людей правду, когда к ним приходит жрец, а не внушающий сомнения слуга белых.
За короткое время его обогнали два часки, с проселочной дороги на тракт вышло стадо лам, которое гнали три пастуха; мало-помалу движение становилось все оживленнее. С небольшого пригорка он заметил далекие очертания столицы, словно окутанные синей дымкой. И там, казалось, все обстояло благополучно.
При виде жреца начальник сторожевого поста поднялся и поклонился.
— Ты шел всю ночь, святейший? — спросил он равнодушно.
— Служба сапа-инки не терпит промедления, — с достоинством ответил Рокки.