Лисы мастерских
Шрифт:
Мальчика очень смущало рисовать кормящую Мадонну. Он старательно копировал ее теми цветными карандашами, по которым его проверяли. И увидел, что их соединение может давать новые оттенки, превосходящие по красоте нанайские орнаменты.
Заказ был вовсе не из праздного любопытства и не из желания украсить интерьер детской работой. В гости к близняшкам приехал их дедушка, преклонных лет старичок, потомственный художник из Палеха. Его сын – отец близняшек – прервал семейную традицию, сразу после войны пошел по инженерной части и теперь был заместителем начальника большой ТЭЦ. Зрение у почти девяностолетнего Александра
Как и все настоящие мастера Окользин не мог без работы. Без ремесла он тосковал, томился, не находил себе места, хандрил и угасал. Огоньки в его глазах меркли. Чтобы заняться полезным делом, передать свой бесценный опыт, он попросил в художественной школе дать ему учеников, которых он будет совершенно бесплатно обучать лаковой миниатюре. Его восторженно поблагодарили, пообещали достойных учеников и назначили время встречи с ними.
В указанный час старый мастер вошел в класс и подумал, что в первый раз в жизни глаза его жестоко подвели. Вместо детей перед ним сидели шестеро стариков-пенсионеров, конечно, моложе, чем он, но уже в том возрасте, когда учить человека чему-либо можно, но без надежды на успех. Под взглядом мастера они начали жевать губами и втянули головы в плечи, словно боясь нахлобучки. Окользин молча развернулся и вышел.
В региональном отделении Союза художников его тогдашний председатель Пердосрак – человек без какого-либо образования, мастерства и таланта, но с солидным партийным стажем – прочел целую лекцию. Громыхая поставленным на лжи голосом, он сообщил о том, что молодежь следует растить (он оговорился – растлить) на образцах пролетарского искусства, а не на лаковой миниатюре, которая и не искусство вовсе, а прикладной промысел для иностранцев. Из его речи выходило, что Окользин должен быть благодарен за то, что из уважения к его заслугам и имени ему дали не под зад, а старых художников для поднятия их профессионального уровня.
Окользин этой дешевой риторике не внял, посоветовал Пердосраку: «Чтобы ваш талант пономаря не пропал даром, запишитесь в церковный хор» – и отказался переводить свое мастерство на пенсионные книжки. Выслушав горький рассказ старого мастера, внучки-близняшки решили помочь деду: подобрать учеников.
Саша Трипольский стал первым и единственным. Аккуратный, подчеркнуто строго одетый старичок торжественно сидел за столом. Перед ним стояли круглые, овальные и квадратные шкатулки с тонкой росписью. Солнце из высокого окна отражалось в их лаке десятком зайчиков. Он касался их тонкими пальцами и глухим голосом говорил, что его работы есть в московских музеях, но не это главное:
– Главное – не обертка, а конфета. Умей выстроить композицию – расположить предметы так, чтобы все было видно и связь одного с другим понятна. Оседлаешь ее, тогда в миниатюру сможешь поместить двор, город, вселенную. Люби формы без лишних деталей, формы сути. Верно очерченный контур – основа фигуры. Цвета должны быть определенными.
Каждое слово мастера раскрывало гордость за свое ремесло. Когда Саша слушал наставления человека, который, не считая годы взросления и ученичества, больше семидесяти лет только рисовал, ему казалось, что он говорит со сверстником. Спрессованный позитивный опыт обладает
Только мальчик научился правильно держать тонкую кисть в руках, как старичок умер. Он продолжал свои рассказы и наставления во снах. Они бродили вдвоем по застывшему невесомому сказочному миру, погруженному в очарование хрупкой вечности.
Тройка под кнутом ямщика взмывала в воздух и оставляла под копытами села и города. В одном из них три девицы пряли в роскошных хоромах. У крыльца стоял Конек-горбунок, готовый выполнить приказания. Рядом с городом в лесу на полянке Лель играл на дудочке. Через полянку текла речка, которая впадала в море, где Садко плавно водил по своим гуслям. На берег из моря выходили витязи. И над всем этим и многим другим в сиянии горней славы Георгий-Победоносец поражал змия.
Чем больше мальчик под мерные рассказы Окользина всматривался в жителей этого мира, тем больше он понимал, что они лукавят. Что черный цвет неба вовсе не черный. А все люди и звери ждут только того, когда мальчик и мастер пройдут мимо. Тогда они продолжат движения, чудеса и разговоры, заживут прежней не подвластной времени жизнью.
После конкурса в детском саду и рисования «Мадонны Литты» цветные карандаши надолго вошли в жизнь мальчика. До конца школы он рисовал ими. Везде смешивал их цвета.
В шесть лет обошел с дедушкой все дворцы в Крыму, разложил их на цвета и тут же начал искал тождество этим цветам среди клумб и парков. Но, сколько он ни искал, точных копий не находилось. В облицовке дворцов господствовал цвет белых с прожилками голубей, но и он был не совсем тот, что у настоящих птиц, – бледнее и менее выразительный. Обои, обивка мебели, наборный паркет и люстры, при всей своей красоте не дотягивали до самых неказистых мелких лепесточков и стеблей. После этих сопоставлений диорама в Севастополе, хоть и поразила его размерами, но тоже показалась бледноватой.
Эта диспропорция насторожила и опечалила Сашу. Но потом он решил, что так и должно быть, что копия всегда хуже оригинала. А высшее мастерство не в поиске точного соответствия, а в выборе другого цвета, который передаст то же ощущение, также ярко и естественно, но совсем иначе.
Засеянные благоухающими бархатцами две огромные клумбы перед школой своими пестрыми коврами обещали беззаботный праздник. Но с первого же дня он обернулся серой тоскливой рутиной. Коротконогая баба с остервенелым лицом в обрамлении жидких коричневых волосенок из-за спины с шипением набросилась на маму:
– Ты почему не по форме одета? Ты куда пришла, шалава? Учиться или бедрами вилять и шляться? С первого же дня шатаешься чуть ли не в исподнем. Шлепай с глаз моих переодеваться.
Толпы детей бессмысленно суетились. По широким коридорам походками фельдфебелей вышагивали злые тетки и нагоняли страх. Сашу тянуло в другую школу – художественную. Она занимала первый этаж соседнего дома.
Мальчик подолгу останавливался у ее высоких окон. Дети за ними казались ему самыми счастливыми, мольберты и гипсовые кубы – самыми желанными, постановки – самыми волшебными. Приемом руководил все тот же вездесущий Павел Пердосрак, который в городе и районе собрал все денежные должности по части рисования. Ему принесли заявление и рисунок.