Литература и право: противоположные подходы ко злу
Шрифт:
Тот же Ницше в 459-м афоризме из книги "Человеческое, слишком человеческое" (которую Ирти специально проанализировал с точки зрения правовых представлений) констатирует, что "право уже не есть традиция" и потому, раз право необходимо для жизни общества, "оно может быть лишь приказано и вынуждено" — то есть оно навязывается в силу произвола, оно ни на чем не базируется. [23] Еще Фосколо [24] в речи "О происхождении и границах юстиции", произнесенной в Павийском университете в 1809 году, с грустью говорил о невозможности применения нормативных критериев, которые не согласуются с фактами.
23
"…у всех нас уже нет традиционного правового чувства, поэтому мы должны примириться с произвольными правами, которые суть выражения необходимости существования права вообще". Ф. Ницше. Человеческое, слишком человеческое. Перевод С. Л. Франка. (Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла: Сочинения. — М., Харьков, 2003.)
24
Уго Фосколо (1778–1827) — итальянский поэт, прозаик, драматург, критик, журналист.
25
"На мосту". Перевод Виктора Топорова.
Несмотря на все это, люди охотно противопоставляют поэзию, опирающуюся на чувства, рационализму — не столько права вообще, сколько именно закона. Рационализму, который прежде всего выражается в свойственном закону формализме и в нашем сознании часто отождествляется с крючкотворством, черствостью, отрицанием человечности. Но, как заметил Аскарелли, [26] Шекспир в "Венецианском купце" гениально показал, что именно каверзные юридические формальности порой спасают человечность, справедливость, любовь и даже саму жизнь: героиня этой трагикомедии, Порция, переодевшись адвокатом, признает право Шейлока вырезать фунт плоти из тела Антонио, но напоминает, что, согласно договору, при этом не должно быть пролито ни капли крови. Это не горячее воззвание к человечности, к чувствам, справедливости: чтобы спасти жизнь Антонио, она, как и следует адвокату, хладнокровно призывает на помощь формальную букву закона. «Холод» логики в данном случае спасает «горячие» ценности: не только жизнь Антонио, но и дружбу Антонио и Бассанио, а главное — любовь Порции и Бассанио, прежде омраченную страхом Бассанио за судьбу друга, "…с душой / Тревожною вы не должны в объятьях / У Порции покоиться", [27] — говорит жениху молодая женщина, решившаяся избавить его от беспокойства, омрачающего их любовь, и спасти Антонио, друга ее будущего мужа, с помощью буквы закона.
26
Туллио Аскарелли — современный итальянский юрист и теоретик права.
27
Венецианский купец. Акт III, сцена 2. Перевод Петра Вейнберга.
Нередко литература взирала на право с ненавистью, считая его черствым и прозаичным в сравнении с поэзией и
28
Умберто Саба (наст. имя Умберто Поли; 1883–1957) — итальянский поэт.
В отличие от того, кто разглагольствует о глубинных сердечных мотивах, полагая на самом деле, что существует только одно сердце — его собственное, закон исходит из более глубокого знания человеческого сердца, поскольку ему известно, что сердец — множество и что у каждого есть свои непостижимые тайны и темные закоулки страстей. Поэтому только точные нормы, которые защищают каждого, позволяют индивиду жить своей неповторимой жизнью, поклоняться своим богам или демонам так, чтобы этому не мешали другие — те, что, подобно ему, оказались во власти неразрешимых сердечных противоречий, но, быть может, превосходят его силой. Как те каторжники, которых освободил Дон Кихот и которые его же и избили. Конечно, ни одна общая норма не позволяет по-настоящему понять конкретные чувства, побуждения и внутренние противоречия, лежащие в основе всякого преступления, пусть даже самого зверского, — а значит, не позволяет вынести о нем правильное юридическое суждение. Разум не в состоянии постичь, что скрывалось в сердцах лагерных палачей и заставляло их терзать свои жертвы. Но разум знает, что и у каждой из этих жертв было сердце, обладающее правом на жизнь, — а значит, необходимо прекратить издевательства, наказав мучителей согласно общепринятой норме.
У разума и закона нередко бывает больше фантазии, чем у сердца, которое, как правило, ощущает лишь собственные неразрешимые противоречия и не способно представить себе, что существуют также и другие сердца. Сердце, говорил Мандзони, вообще мало что знает — лишь малую толику того, о чем ему поведали. Часто это приводит к большому конфузу, пишет Стефано Якомуцци. [29] Квалифицировать убийство или воровство как преступление еще не означает понять мотивы, по которым разные люди решаются на такое; но тот, кто ссылается на невыразимые порывы души, чтобы в какой-то мере оправдать подобные правонарушения, понимает тех, кто их совершил, еще меньше. Законодатель, предусматривающий наказание для коррумпированных государственных чиновников, подобен художнику, умеющему воссоздавать в своем воображении реальность, потому что в феномене коррупции он видит не абстрактное нарушение норм, а, к примеру, больницу, оборудованную плохо, а не хорошо, как было бы, если бы конкурс среди подрядчиков проводился честно. За этим преступлением он видит больных, не получающих должного лечения, видит страдания конкретных людей. Наши древние предки, успевшие постичь в этом мире почти все, знали, что в законодательстве есть место поэзии. Неслучайно многие мифы повествуют о том, что первыми законодателями были поэты.
29
Стефано Якомуцци (1924–1996) — итальянский филолог и романист, журналист, автор книги "Эмблемы поэзии. Исследования о Данте и Мандзони" (1996).