Литературная Газета 6250 (№ 46 2009)

Литературная Газета

Ниже плинтуса

Литература

Ниже плинтуса

ЛИТПРОЗЕКТОР

В последнее время пошла мода на названия по типу «Другой Сталин», «Другой Ленин», «Другой Брежнев», «Другой Петербург» и т.д. Теперь вот и «Другой Пастернак» появился. Что означает «другой»? Нетрадиционный, неизвестный, трактуемый так, как раньше это не делалось. Книга о Пастернаке построена на цитатах из личных писем Пастернака, а также ряда мемуаров, в том числе Ольги Ивинской и Ирины Емельяновой, напрямую участвующих в пастернаковской «истории», а также ряда материалов, к Пастернаку прямого отношения не имеющих. Лично я не вижу ничего недостойного (непристойного или недопустимого)

в обращении к письмам выдающейся личности, тем более что они включены в литературный оборот, изданы, прокомментированы и т.д. Речь может идти только о том, для чего автор (в данном случае автор книги «Другой Пастернак») обращается к этим письмам. Для того чтобы ещё глубже, на основании интимных признаний великого поэта, душевных драм и потрясений проследить его жизненный путь, понять истоки появления тех или иных произведений или для того, чтобы принизить образ персонажа своей книги, показать его и его окружения низость, бытовую неряшливость и т.д.? Когда-то Пушкин в знаменитом письме к Вяземскому поднял эту тему. Он писал о ликовании толпы перед слабостями гениев: «При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он мал и мерзок – не так, как вы, – иначе».

Мне кажется, что книга «Другой Пастернак», к сожалению, пытается показать, что Пастернак «мал и мерзок» с позиций даже не его кухарки или продавщицы в переделкинском сельпо, которые относились к Пастернаку, скорее всего, куда почтительнее г-жи Катаевой.

Возможно, не понимая, но догадываясь, что её аргументы слабоваты, г-жа Катаева берёт в союзники недавнего автора большой книги о Пастернаке в «ЖЗЛ»: «Пожалуй, мы с Быковым переоценили её интеллигентность и литературность слога (с. 41)» (речь идёт о первой жене Пастернака Евгении Лурье). Интересно, как Быков относится к самозваной союзнице. Ведь книга Быкова, несмотря на весьма субъективный угол зрения, всё же оценивает Пастернака в реальном масштабе его жизни и творчества. Здесь же оценка идёт до определённого момента по нахватанным цитатам из личных писем Пастернака. Впрочем, письма поэта почти всегда писались с оглядкой на историческую перспективу, на литературную историю, но – не будем отвлекаться.

Начиная приблизительно со второй половины книги, автор уже окончательно идёт вразнос. Временами даже непонятно, при чём тут весьма произвольное толкование тех или иных интимных – семейных – ситуаций из жизни Пастернака. В ход идёт всё – размышления о Бунине и Розанове, причём на уровне того, что Розанов – великий человек, а Бунин – нет, не великий человек. Это очень напоминает раздумья пикейных жилетов о том, кому класть палец в рот, а кому не класть…

Вот фрагменты о безбрачии Гоголя, и тут же вырастает развесистая клюква о любовных проблемах Маяковского. Здесь и Достоевский с Аполлинарией Сусловой, которая (по Катаевой) «впоследствии своего юного мужа Василия Розанова об умывальник била…». Несколько бредово очерчиваются любовные отношений Набокова и его жены Веры. То есть: Набоков не получил Нобелевку, зато всю жизнь прожил с женой Верой. Или так: он прожил всю жизнь с женой Верой, вот и не получил Нобелевскую премию. Пассажи автора переходят в нечто маловразумительное, как, например: «Холод произведений Набокова веет от дней его жизни» (с. 362). Вдумайтесь, как перевести на русский язык эту фразу, написанную вроде бы русскими словами, но явно не русским языком. Попробуем разгадать этот словесный ребус. Может быть, вот так: «От дней жизни Набокова веет холодом его произведений». Как ни скажи – а мысль не формулируется. Задумайтесь.

Значительная часть комментариев автора написана в подобной стилистике.

А дальше – больше. Пастернак надолго забыт. Тут и Лев Толстой, «с которым Набоков чувствовал себя вровень, по крайней мере житейски…» (с. 363). Так прямо и чувствовал себя вровень? У меня такое ощущение, что автору (или, как уже поговаривают в литературных кругах, группе лиц, которая скрывается за фамилией знаменитого советского писателя Катаева), судорожно сметающему в одно целое ворох растрёпанных цитат и соображений о жизни великих, словесный жанр явно противопоказан. А неуправляемый поток сознания продолжается. В одну кучу (по-другому не скажешь) смешаны Марина Цветаева и Зинаида Николаевна: «Марина Ивановна тоже считала, что масштаб её личности был крупнее, чем у Зинаиды Николаевны – как не согласиться?» (с. 393). А вот так: Марина Ивановна считала другое – она говорила о «законах родства по всему фронту: сестра моя жизнь». Автор цитирует, а процитировав, сразу же искажает.

А тут уже и Лиля Брик взята в оборот, и автор бесцеремонно пытается столкнуть в сравнении судьбы Лили Брик и Ольги Ивинской. Несравнимые судьбы, из разных времён, в разных обстоятельствах застигнутые, но бесцеремонность автора границ практически не имеет. Из-за этой ничем не оправданной бесцеремонности я просто отказываюсь от

обращения к тем главам, где автор начинает глумиться над последней любовью Пастернака – Ольгой Ивинской. Даже дочь Ивинской фамильярно именуется Ирочкой – не как существующий на самом деле персонаж из окружения Пастернака, а одна, как утверждает автор, из литературных «героинь» её книги. Кстати, к воспоминаниям Ивинской и Емельяновой, объединённых недавно в одном томе, с сочувствием написал предисловие именно Дмитрий Быков. Так что г-жа Катаева явно поторопилась призвать его в союзники.

В книге, посвящённой прекрасному поэту, почти не цитируются его стихи. Понятно, автор пытается воссоздать образ Пастернака из его переписки. Но почему в числе немногих поэтических цитат – строфа из обсценной пародии Владимира Сорокина (с. 457), невоспроизводимая в большой печати?.. Одно дело – мат в «Голубом сале», а другое – в книге о Пастернаке. Он, может быть, «мал и мерзок», но уж точно не так, как вы, ребята-писатели.

Я прекрасно понимаю, что любые мои возражения автору этой сумбурной книги – всё равно что мёртвому припарки. Авторы подобных книг не хотят знать истины, они хотят скандала. Любая критика покажется им мизерной: ещё не разгорелось! А ведь скандала и не будет: о чём скандалить? О лихорадочных и не вполне внятных комментариях? О полном непонимании природы эпистолярного жанра? В конце концов даже сплетни, если говорить о литературном произведении, должны быть не ниже какого-то самого скромного уровня. Здесь этот уровень, говоря нынешним языком, значительно ниже кухонного плинтуса.

Почему современные геростраты и геростратки (это стремление в наш век феминизма давно перестало быть только мужским стремлением жечь храмы) так хотят превратить Лицо – в морду, а Лик – в рожу, особенно если это лица знаковых фигур советского времени?.. Да и постсоветского, где имя Пастернака остаётся одним из великих имён русской литературы. Скорее всего, подобное сегодня так же благодатно и прибыльно, как, например, в былые времена сочинение восторженных жизнеописаний представителей литначальства или воспевание соцреализма в эстонской литературе.

(В ещё одной, изданной в российской глубинке книге, на этот раз речь идёт о Цветаевой, столько непонимания и злобы к поэтессе, что даже не хочется объявлять выходные данные и мараться о название книги. Но всё же не обойду одного момента. Автор(ша) в патриотическом порыве заявляет, что любовь Есенина – это любовь русская, а любовь Цветаевой, однако, не русская… Хоть стой, как в таких случаях говорится, хоть падай. А как же русско-американские страсти великого лирика в процессе его романа с Айседорой? Нет, не на пользу идёт разоблачительство великих сегодняшней интеллигентской тусовке. Тусовка легко разоблачает себя.)

Говоря о том, что происходит вокруг присуждения Пастернаку Нобелевской премии, автор откровенно расписывается в своём полном непонимании происходящего – в те далёкие оттепельно-метельные годы:

«Как некрасиво Пастернак отказался от Нобелевской премии! Что-то спутав в общей картине и не желая сказать ничего своего» (с. 579). Да ну, так уж и некрасиво? Легко судить, если так хочется осудить. Но когда вам приставляют к горлу нож, выбирать не приходится. Потому что отказ от премии ничего не означал. Он отказался – да, но его отказ ничего не значил для Нобелевского комитета. Премия была присуждена, её носителем был Борис Пастернак. Был он нобелевским лауреатом и для всего культурного мира. Через много лет сын Пастернака получил в Стокгольме нобелевский диплом. Кстати, это не первый отказ от премии. Когда-то Лев Толстой заранее предупреждал Нобелевский комитет о своём отказе, а лет через шестьдесят после этого и Жан Поль Сартр отказался от уже присуждённой премии – ну и что? Не отрекись Пастернак – формально – от премии, его произведения, стихи, проза и т.д. были бы на десятилетия изъяты из культурного обихода СССР. И поэт несомненно это понимал. Действительно, очень скоро появились посмертные книги Пастернака, включая знаменитый синий том в «Библиотеке поэта» с предисловием Синявского, далее однотомники и двухтомники, в которые, кстати, всё же входили и «Стихи из романа», а на закате советской власти недавно опальный «Доктор Живаго» стал воспроизводиться гигантскими тиражами. Так что Пастернак сказал то, что хотел сказать, единственно возможное в той давней ситуации политического скандала. А если и спутал что-то, так в частностях, а не в общей картине. Общую картину он сохранил.

P.S. Но вернёмся к автору действительно путаных комментариев. В новом труде г-жи Катаевой есть несколько отсылок к предыдущему своему сочинению – книге «Анти-Ахматова». На минуту обратимся к нему и мы. Например, на стр. 240 (издание 2007 года), изобличая Ахматову во всех смертных грехах, автор приводит двустишие поэтессы с комментарием в две фразы:

«Кто это право дал кретину –

Совать звезду под гильотину?

Так она разошлась в период «оттепели». Гражданский пафос был ярок».