Литературная Газета 6269 (№ 14 2010)
Шрифт:
Почему Зайончковский выбрал такого героя? Видимо, таков герой-победитель в интеллигентском исполнении. Партизан, исподтишка гадящий «врагам» – как бытовым (посмели помешать воровать – дрожжи вам в сортир), так и идейным (зажулил аванс, выданный буржуинами), в лакейском образе переждавший «нового русского», загулявшего с женой…
Герой времени, хозяин жизни – бизнесмен, чеховский контингент остался на обочине ещё со времён продажи вишнёвого сада. Но если чеховские интеллигенты проигрывали жизнь и оставались симпатичны, то интеллигент Зайончковского научился побеждать. Правда, как гамма-самец.
Надежда ГОРЛОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Дубина хорошей прозы
Литература
Дубина хорошей прозы
ПОДНИМИТЕ МНЕ ВЕКИ
Мартыну Ганину
Лев ПИРОГОВ
Если меня спросят среди ночи:
«Ты за хорошую прозу или за плохую?» – я, пожалуй, выберу плохую. По двум причинам.
Во-первых, когда спрашивают, хочешь ли ты быть здоровым и богатым или больным и бедным, платой за простоту выбора обязательно оказывается какая-нибудь гнусность, типа «ну тогда подпиши вот тут».
Во-вторых… буквально сегодня был случай.
Представьте, зачитался в метро. На эскалаторе обожгло: не туда еду!!! Перепутал пересадку с выходом! Заметался, хотел назад – но нет, автопилот в норме. Просто не заметил, как вышел, перешёл, опять сел, доехал.
Вот проза-то! Вот критерий хорошей прозы – себя забыть.
Но, скажем, я забыл, а ещё десять человек не забыли. Не цепляют их эти образы, не волнует этот порядок слов. Так какая же проза тогда выходит?..
Что такое литература, каждый понимает по-своему. Качество её определяется масштабом личности автора.
Точнее, конфигурацией: ведь что такое масштаб, каждый понимает по-своему.
Для одних масштаб – ведро водки выпить, для других – не кашлять в консерватории. Что русскому хорошо, то немцу смерть. Даже у одного человека в разном душевном состоянии приоритеты меняются.
Можно, конечно, попытаться вычленить миллион технических критериев «качества прозы», адекватных конкретному жанру конкретной литературы в определённый период и свести их в подобие периодической таблицы, но зачем? Если и без всякой таблицы понятно, нравится ли тебе книга.
«Объясните
Разве не жалок человек, тужащийся объяснить анекдот, чтобы тот казался смешнее? А теперь представьте, что ему присвоено звание статусного критика и он решает, какие анекдоты смешны, а какие – напротив.
Именно эту ситуацию мы считаем почему-то нормальной в литературной критике.
По мне, так не бывает несмешных анекдотов, бывают неуместные, несвоевременные и «не попадающие в аудиторию». И задача критика поэтому – свести читателя со «своим» текстом. Критик-брокер, критик-сваха – подай-принеси.
А хочется-то быть господином.
Отсюда возникает специализация «критик – мерило вкуса».
Такой ни за что не признается: «Братцы, я паренёк простой, люблю имя Роланд и пирог с яблоками», – боже упаси: «эксперт», козья морда. Всё, что выше или ниже его понимания, объявляется вне закона.
Впрочем, как не бывает «несмешных анекдотов», так не бывает и «неправильной критики»: у «экспертов» тоже есть аудитория, и немалая. Это те, кому надо не «почитать», а почувствовать себя носителями «эталонного вкуса».
Простейшая аналогия: для одних «веселье – питие на Руси» (тут сгодится и портвейн «Кавказ розовый»), для других веселье – этикетки читать: дескать, шато такое-то, не хухры-мухры, для солидных господ.
Критик-сомелье, стало быть.
При этом настоящие господа сами, без сомелье, знают, что пить. А понарошку почувствовать себя господином, поиграть в него – такое же неотъемлемое право читателя книжек, как почувствовать себя героем боевика. Или кем угодно другим. Так же пьянит, не слабее, чем «Кавказ розовый».
Критики-сомелье, подобно любым другим, обслуживают только своих клиентов и не могут судить о литературе в целом. Не делегировано им такого «масштаба». Не сказал бы я, что люди, которым хочется почувствовать себя господами, масштабнее и лучше людей, которым хочется забыться, залив шары. Однако если последние, как правило, отдают себе отчёт в ограниченности своих возможностей, то критики-сомелье, поназаканчивавшие аспирантур и понабравшие набоковских псевдонимов, не отдают – ни себе, ни людям.
Им ведомо ученье Лакана о том, что «у всякого письма есть адресат» (а значит, всякая проза достигает цели), они осведомлены о «рецептивной эстетике» Изера (у текста нет имманентных эстетических свойств – он становится «хорошим» только в процессе чтения) или, скажем, о концепции эстетической коммуникации Лотмана, но ничем таким в своей практике они не руководствуются.
Одно дело – знать толк в названиях, другое дело – в вине. Одно дело – щеголять именами Делёза или Поля де Мана (ах, «Шато-Латур», «Шато-О’Брийон»!), другое дело – пропустить их через себя (и, если повезёт, выжить). Вот и получается, что представление о «дорогих винах» у них примерно такое же, как о господах у лакея.