Литературная Газета 6290 ( № 35 2010)
Шрифт:
Современная сказка. Бабушка в суете сборов забыла на даче очки, а внучка-школьница решила самостоятельно за ними съездить. Снарядились и поехали – внучка Поля и её друг Алька. Время в пути скоротали за обсуждением деревенской легенды о ведьме и юноше, которого той так и не удалось приворожить. Добравшись до места, очки в пустом доме нашли быстро, однако из любопытства решили слазать на чердак. Там обнаружился старинный сундук с ветхими нарядами, странной книгой и свечой, которая, будучи однажды зажжённой, не гаснет даже в воде. Но об этом дети узнают позже – когда попадут в странный мир заколдованного Железного Дуба, где правит прекрасная, но жестокая Королева Синих Туманов, а мудрый Ворон собирает редкие крупинки радости, чтобы оделить ими уставших и печальных.
Прокомментировать>>>
Общая
Комментарии:
Капли, полные трагедий
Искусство
Капли, полные трагедий
РАЗБОР
В «Студии театрального искусства» перелистали чеховские «Записные книжки». Сергей Женовач и двадцать два сконструированных им персонажа отправились на поиски автора. Вроде бы нашли. Но, похоже, так и не встретились.
«Записные книжки» Антона Павловича – территория странная. Эскизы сюжетов, острые фразы, нравоучительные сентенции перемежаются с записями долгов, рецептами для больных и поручениями знакомых. Даже если вынести из «лаборатории» писателя всё, непосредственного отношения к творчеству не имеющее, передвигаться в этом лабиринте колб, реторт и тиглей очень непросто. Голоса, жесты, походки, манеры, штрихи к портретам. Всё это кипит, шипит, плавится. Вон там кристаллизуются «Три сестры», здесь выпаривается «Человек в футляре», а вот тут то ли «Дама с собачкой, то ли «Невеста». То есть конечные результаты экспериментов вроде как всем хорошо известны, но здесь и сейчас, в те три с четвертью часа, что зритель проводит под сводами этой лаборатории, сами процессы ещё идут. То есть в готовом виде ещё нет ни Маши с Ольгой и Ириной, ни Анны Сергеевны с Гуровым, ни Беликова, ни Наденьки и Андрея Андреевича. Однако Сергею Женовачу, взявшему на себя трудную роль «ассистента» доктора Чехова, удалось мастерски синтезировать едкого Критика и томно-жеманную Актрису, Вумную даму, Даму-драму и пламенного Молодого литератора, ёрничающего Холостяка, клушу-Жену с подкаблучником-Мужем и ещё полтора десятка столь же колоритных персонажей. Вот с их-то помощью он и демонстрирует публике эликсиры правды и квинтэссенции истины, извлечённые из имеющихся в его распоряжении пробирок.
Вся эта пёстрая компания, облачённая в стилистически безупречные вплоть до мельчайших деталей (никаких молний, только крючочки и пуговки!) костюмы а-ля винтаж, разместилась за длинным столом на узенькой дачной веранде с белыми занавесками (чувство меры и стиля давно уже стало визитной карточкой Александра Боровского), столь же мирно-уютной, сколь и беззащитной перед холодными ветрами и дождями перемен. Дождь действительно пойдёт во втором действии, когда щедрое юбилейно-свадебно-поминальное застолье действия первого сменится чайными посиделками и разговоры остроумные и в меру фривольные сменятся философическими. Тяжёлые капли будут разбиваться о перила, обдавая брызгами и красные яблоки на столе, и зрителей в первом ряду, и самих персонажей, из которых вместе со знакомыми до хрестоматийности чеховскими фразами капля по капле будет уходить их бездарно и бессмысленно прожитая жизнь. Как не вспомнить о предположении Т.Л. Щепкиной-Куперник, что герои Чехова представляют собой нечто вроде иллюстраций к строкам, как она выразилась, «забытого старого поэта» К. Случевского:
И капля вод полна трагедий,
И неизбежностей полна…
Эти трагедии и неизбежности своих капель-персонажей «женовачи» воплощают, используя всю вложенную в них мастером меру профессионализма и вдохновения, независимо от того, сколько текста им отпущено. Выделить одних и умолчать о других было бы несправедливо: ансамбль, как это всегда получается у Женовача, отстроен тон в тон и звучит как Лондонский королевский симфонический оркестр. Играют, без сомнения, Чехова. И атмосфера – чеховская, обрамлённая зыбкими, пронзительными мелодиями, неуловимыми, как смех сквозь слёзы (композитор Григорий Гоберник). Но Антон Палыч получился каким-то уж слишком структурированным и тематизированным. Всё разложено по полочкам: театр, семья и брак, любовь, литература, эмансипация, поиски веры, прогресс, нравственность, смысл бытия. Вот так – хорошо, а вот так – плохо. То ли хрестоматию старую штудируешь, то ли катехизис пролистываешь: вот тебе причины, вот – следствия. Чеховская недосказанность исчезает, как исчезает полёт из выученной до зазубренности сонаты.
Как
«Смерть страшна, но ещё страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно и никогда не умрёшь».
«И не заметил, как исполнилось ему сорок пять, спохватился, что всё время ломался, строил дурака, но переменять жизнь было уже поздно. Как-то во сне вдруг точно выстрел: «Что вы делаете!» И он вскочил весь в поту».
«Говорят, что правда восторжествует, но это неправда».
Сидишь в кресле и некуда тебе деться из его жёстких объятий. Жизнь проходит, а время не движется. Ничего не происходит. Но кажется, что падаешь в пропасть, откуда невозможно выбраться. Спектакль, собранный из обрывков и осколков, построен по тому же принципу управления временем, по какому в большинстве своём существуют цельные чеховские пьесы. Герои ходят, говорят о чём-то, но при этом вроде бы ничего существенного не происходит, а потом вдруг лучезарный горизонт становится свинцовым и над головами беспечных персонажей разверзаются все хляби небесные. В финале уже чуть просохшая после дождя терраса опускается куда-то в недра сцены. Взору публики предстаёт её обнажённый двойник, избавленный от какой бы то ни было уютности, где вместо разношёрстного общества в не лишённых изящества нарядах обитает высокая худая фигура в длинной, до пят, белой рубахе. И на четверть часа зрителя погружают в рассказ «Студент», который по мысли режиссёра должен знаменовать собой победу Света над мерзостью и запустением человеческой жизни.
Но катарсиса почему-то не происходит. Паутина безысходности, сплетённая за минувших три часа, при полной невидимости для глаза слишком прочна для успевшей запутаться в ней зрительской души. За пятнадцать последних коротких минут из неё не выбраться. Брошенный утопающему спасательный круг оказывается высеченным из мрамора. В его белоснежном сиянии проще уйти на дно, чем достичь скрытого в тумане берега.
Чехов тут был. Совсем рядом. Наверняка. Может быть, стоял где-то, спрятавшись за дверью, ведущей за кулисы. Или притаился за полуколоннами самой сцены. Но руки Антон Павлович нам так и не протянул. И, похоже, каждый уходит из зала в некоторой растерянности: вот жил я себе, жил, и всё было не так уж плохо, а теперь получается, что всё ужасно и что с этой жизнью делать дальше, непонятно. Спасаться Евангелием и плакать очистительными слезами над участью Петра, в одну ночь трижды отрёкшегося от своего Учителя, не у каждого получится.
И тут ловишь себя на мысли, что круг этот спасательный, оказавшийся, увы, белокаменным, театр бросает не столько зрителю, сколько самому себе. Ибо при полных аншлагах и беззаветной зрительской любви СТИ тем не менее приближается к «роковой черте», которую не миновать никакому театральному организму. И для организма студийного – блещущего юностью, окрылённого одним мастером, пылкого, талантливого, изначально заточенного на максимализм личный и профессиональный – сей Рубикон гораздо опаснее, чем для театра с «тривиальной», «стандартной», «разношёрстной» труппой. Вечно существовать по святым законам студенческого братства невозможно. Вечно приспосабливать для сплошь молодых артистов произведения, населённые разновозрастными персонажами, тоже не представляется возможным. Осваивать масштабные и многослойные, но трудно переносимые на драматическую сцену литературные тексты можно только до определённого предела: магия диккенсовских, лесковских, шолом-алейхемовских сюжетов отнюдь не беспредельна. При всей своей уникальности «капля» «женовачей» постепенно наполняется той же неизбежностью, что и иные, существовавшие прежде и призванные существовать в будущем. Но неизбежность не равнозначна непреодолимости. Похоже, «женовачи» коснулись первых звеньев одного конца цепи. Услышали ли они, как отозвались другие, лежащие по ту сторону пропасти, которую им предстоит преодолеть?
Виктория ПЕШКОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
В эстетике самураев
Искусство
В эстетике самураев
РАМПА