Литературная Газета 6293 (№ 38 2010)
Шрифт:
Свидетель и участник эволюции русской культуры : воспоминания, разыскания, книга в письмах, следственное дело. Книга о Леониде Оболенском. – Челябинск: Творч. лаб. рекламы Enterprise, 2009. – 304 с.: ил., 1000 экз.
С лёгкой руки Аркадия Гайдара все прихотливые, а порой и совершенно фантастические жизненные судьбы, на кои столь драматически изобилен оказался российский ХХ век, получили нечто вроде «общепримиряющей» формулы – «обыкновенная биография в необыкновенное время». Объём событий, испытаний, каких-то ну прямо совершенно литературных – или кинематографических – поворотов, выпавших на долю Леонида Оболенского, в это красивое определение никак не укладывается. Время, конечно, порядком поработало над его биографией, однако назвать её «обыкновенной» не рискнул бы, думается, даже самый отъявленный провиденциалист, не говоря
Curriculum vitae Оболенского даже в самом первом приближении, даже в скупом на эмоции роде энциклопедической статьи (ими выступают открывающие сборник слово «От составителя» и «Хроника жизни») действительно поражает воображение.
Судите сами. В 1918-м он воюет в рядах Красной армии (хотя и не командует полком), откуда по счастливой случайности откомандировывается в Госкиношколу. В первой половине 1920-х один из «натурщиков» знаменитой мастерской пионера советской «игровой» Льва Кулешова параллельно танцует чечётку в кабаре «Кривой Джимми», сотрудничает с Мейерхольдом и, по сути, становится крёстным отцом в кинематографе не кого-нибудь, а самого Сергея Эйзенштейна, с кем сохраняет дружеские и творческие отношения на все последующие годы.
До войны Оболенский успел принять самое активное участие в деле технического освоения отечественным «Великим немым» звука, в связи с чем стажировался в Германии (где, о чём не единожды упоминается на страницах книги, вальсировал с Марлен Дитрих), снять несколько фильмов, в том числе популярнейшие «Кирпичики» в качестве режиссёра, стать доцентом ВГИКа и даже пережить первый краткосрочный арест, от которого отделался «лёгким испугом».
А вот почти все сороковые, ставшие для кинематографиста по-настоящему роковыми, и половина пятидесятых прошли под знаком страха, в неволе. В октябре 1941-го боец народного ополчения Оболенский попадает в плен. Лагеря, работа на баварском заводе, снова лагерь, затем переход на положение «хиви» (то есть «добровольный помощник немецкой армии») и возвращение в этом качестве на оккупированную территорию… Побег, приведший в Кицканский монастырь в Молдавии, где он принимает постриг под именем Лаврентия… Новый арест в 1945-м с на сей раз куда более серьёзным обвинением в измене Родине – снова лагеря, теперь системы ГУЛАГа, «крепостные театры», затем Минусинский драматический, в котором он трудится – осветителем, артистом, режиссёром, – уже будучи вольнопоселенцем.
…И ещё тридцать пять лет долгой и, насколько можно судить (в частности, исходя из текстов «Свидетеля и участника эволюции…»), счастливой, насыщенной творческой жизни. Свердловская киностудия, Челябинское телевидение, наконец, руководство клубом фото- и кинолюбителей Дворца культуры «Прометей» города Миасса. В 70-летнем возрасте (фактически – раньше, но в «регулярном режиме» именно с 1972 года) Леонид Оболенский переживает беспрецедентное второе киноактёрское рождение, активно снимаясь на многих студиях страны, преимущественно в ролях старых аристократов, и постепенно занимает едва ли не главное положение на амплуа благородных отцов – «обломков Империи».
Его навряд ли можно назвать великим артистом. Во второе своё пришествие на экран – в ещё большей степени, нежели в первое – Оболенский являлся, памятуя давнее кулешовское определение профессии, натурщиком. На него во многом «работали» порода, стать, «княжеский» имидж (хотя Леонид Леонидович по иронии судьбы принадлежал отнюдь не к линии князей, а к побочной ветви «интеллигентов Оболенских»), реноме «уходящего объекта», конечно же, биография. Но он, без сомнения, был человеком во многих отношениях выдающимся – носителем громадного количества всевозможнейших знаний, обладателем глубокого и острого парадоксального ума (а в противном случае не стал бы он многолетним собеседником и корреспондентом вышеупомянутого Эйзенштейна), поразительным образом сохранившим полноценную любовь и искренний интерес, даже жадность к жизни до своего без самого малого девяностолетия. И образ этого своеобразнейшего уральского Сократа, может быть, даже несколько более
Сборник, составленный Тамарой Мордасовой, директором челябинского Киноцентра им. Леонида Оболенского, слегка грешит некоторой «раскоординированностью» и лёгкой сумбурностью в построении (какие-то факты, как уже было отмечено, повторяются по нескольку раз, и, напротив, какие-то напрашивающиеся вопросы остаются безответными, общеизвестные вещи и фамилии обширно комментируются в отличие от малоизвестных), но в ней есть нечто куда более важное, с лихвой перевешивающее все её недостатки. Книга с тяжеловесным, двухступенчатым названием (где первая часть – прямая цитата из текста-мотивировки к Гран-при одного из европейских фестивалей, вручённого документально-биографической ленте «Ваш «уходящий объект» Леонид Оболенский»), изданная, быть может, с несколько даже излишними полиграфическими изысками и «красивостями», обнаруживает в себе, во-первых, подкупающе трепетное отношение к предмету и «объекту» и, во-вторых, неповторимый голос самого героя. Причём звучащий в самых разных обстоятельствах, по разнообразнейшим поводам, но неизменно завораживающий, очаровывающий, твёрдо убеждающий в том, что «были люди».
Это явственно звучит даже в факсимильно воспроизводимых материалах следственных дел, в протоколах допросов – и 1945 года, и 1989-го, когда доброхотам из челябинского «Мемориала» ну просто кровь из носу как понадобилось добиться «справедливости», и 90-летний старик со сломанной шейкой бедра должен был вновь давать показания относительно своей «добровольной помощи» (хотя, кажется, любому здесь понятно, что да, виноват, и понёс, возможно, слишком жёсткое, но заслуженное наказание; тогда в пересмотре дела было отказано, и тем более гротесковым – увы! – выглядит определение Высшей судебной палаты… независимой Республики Молдовы, реабилитировавшей Оболенского Л.Л. «за отсутствием состава преступления» 14 годами спустя после его смерти).
«Во весь голос» звучит Оболенский в обширной и пронзительной «Теме для импровизаций», занимающей бо’льшую часть сборника «Книги в письмах», составленной их адресатом, второй женой Ириной. Свадьба состоялась летом 1980-го: жениху минуло 78 лет, невеста была почти на шесть десятилетий младше, но это был брак по любви – чтобы убедиться в этом, достаточно перелистать книгу.
А ещё наряду с архивными разысканиями и лирическими откровениями в челябинской коллективной историко-интимной монографии имеются эссе-воспоминания «свидетелей и участников» уральского периода жизни Оболенского – писателей Николая Болдырева-Северского и Кирилла Шишова. А в них опять же – россыпи замечательных суждений, «оболенских» максим и афоризмов (пусть, возможно, и приукрашенных несколько благодаря времени и свойствам памяти). Вот, к примеру, из размышлений об Эйзене (как он называл Эйзенштейна), его «Иване Грозном» и русских творцах в целом: «Я думаю, мы победили в этом поединке, в этой схватке за честь и достоинство искусства перед Властью… Лишь тот, кто владеет самим собой, может господствовать над сознанием народа».
А вот возникшая в связи с «чокнутым» и «трагической фигурой» Андреем Тарковским дефиниция: «Психологически мы все делимся на личности и индивидуальности. Личность жаждет самоутверждения во что бы то ни стало, а индивидуальность – самовыражения».
Остаётся надеяться, что создатели будущего байопика о Леониде Оболенском – а в появлении его, наверное, нет нужды сомневаться, может, и книга тому скорее поспособствует – бескомпромиссно изберут какое-либо из данных изречений своим девизом.
Даниил ЧАПЛЫГИН
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Под крышей Дома № 2
ТелевЕдение
Под крышей Дома № 2
СЛЕДЫ НА ТЕЛЕ
О вещании «по понятиям»
Метаморфозы пошлости