Литературная Газета 6439 ( № 46 2013)
Шрифт:
Алексей Смирнов чётко видит сюжет жизни своего героя, который дал Москве музей античного искусства – вторую в России после Эрмитажа коллекцию слепков и оригиналов греческой скульптуры. Все обстоятельства его жизни – даже «неудавшейся» семейной – стройно вписываются в этот сюжет. Тогда, в 1913-м, не знал Иван Владимирович, в какого поэта вырастет его строптивая Марина, как «ген искусства» отзовётся в его сыне Андрее – он станет замечательным экспертом-искусствоведом, и даже Мур, сын Марины, унаследует от деда особенность: начинать новую тетрадь дневника
Хочется отдельно сказать об издании – спасибо «Вита Нова» – оно роскошно. Книга стилизована под старину, с «кожаным» переплётом, золотым тиснением, «муаровым» форзацем, овальной фотографией на обложке, шёлковой ленточкой-закладкой; оснащена богатейшим справочным аппаратом – от архитектурной терминологии до родословной семьи Цветаевых, редкими фотографиями. Невероятно – но в ней нет опечаток! Только тираж – 1000 экземпляров – не соответствует качеству и, думается, востребованности этого замечательного издания.
Теги: Иван Цветаев , музей изящных искусств
Ни одни духи не сравнятся с этим ароматом
Фото: РИА "Новости"
Марк ФУРМАН
Первооткрывателю тюменской нефти, геологу Юрию Георгиевичу Эрвье, посвящается
Когда бываю в Кишинёве, всегда захожу в тихий неприметный двор на бывшей Комсомольской улице. Теперь он мало похож на маленький оазис, в котором прошло моё детство. Сейчас кругом лишь серый асфальт, а когда-то здесь росли груши и яблони, несколько абрикосовых деревьев, шелковица. Могиканом остался только старый орех - могучее дерево с ветвистым, склонившимся к крыше стволом. Густая крона ореха надёжно скрывает от солнца небольшую веранду и примыкающий к ней дом. Когда-то тут жила семья геологов Эрвье: отец, мать, бабушка, пятилетние двойняшки Саша и Маша, наконец, Юрка, учившийся в той же школе, что и я.
В нашем дворе только он имел два прозвища. Одни звали его Геологом, другие – Негром. На первое прозвище он охотно откликался, из-за второго часто лез в драку. Дрался Юрка отчаянно. Древней, как мир, мальчишеской традиции – драки до первой крови – для него не существовало.
С таким же упрямством он загорал под палящим солнцем, взбираясь на черепичную крышу по кривому ореховому стволу. Даже в дни экзаменов, когда остальные ребята искали тень и прохладу, Юрка не покидал излюбленного места. Одни считали, что он специально готовит себя в геологи, привыкая к солнцу. Но кое-кто, исходя из планов на лето, полагал, что Юра старается убедить отца в своей выносливости и так, морально воздействуя, надеется, что он возьмёт
Эрвье-старшего, Юрия Георгиевича, во дворе видели редко. Высокий, загорелый, с чеканным профилем и тяжёлой чёрной шевелюрой, он появлялся чаще всего в сопровождении Саши и Маши. Пока близнецы играли в песке, он читал, предпочитая, в отличие от сына, находившегося на крыше, тень в глубине веранды. Юра был в него, очень смуглый. А загорал действительно почти до негритянской черноты.
Наконец настали каникулы. И тогда ребята узнали, что Юрка на лето уезжает с отцом в экспедицию на юг республики. Накануне отъезда он отозвал меня в сторону и попросил об одолжении. Юрка так и сказал:
– Сделай одолжение, завтра нам привезут уголь на зиму, перетаскай его в сарай. Бабушке одной не справиться, а мы сегодня уезжаем. Только сразу скажи, если не сможешь, угля будет целая машина.
– Ну, что ты, Юрок, – согласился я. – Не волнуйся, всё будет в порядке.
Наутро я забыл об обещании. Не помню, какие случились дела, но, вернувшись домой, увидел в глубине двора гору блестящего антрацита, суетящуюся около него Анну Михайловну, Юркину бабушку. Стыд опалил мне щёки, и, забыв об ужине, я кинулся убирать уголь.
Тогда-то впервые заметил в их сарае деревянные ящики с песком. Похожий на пчелиные соты, большой ящик был разделён на ячейки, и в каждой из них был песок. Ящики, подобно дровам у хорошего хозяина, вздымались аккуратными рядами к потолку, занимая б[?]льшую часть сарая.
– И уголь сыпать некуда, – вздохнула Анна Михайловна. – На работе у него песок, здесь тоже песок. И сейчас, наверное, песок роет.
– А зачем? – удивился я. Сердце моё в восторге замерло: – Неужели золото ищут?
На миг, забыв о тесном полуосвещённом сарае, я почувствовал дыхание джек-лондоновской Аляски.
– Какое там золото, – отмахнулась старушка. – Нефть им, Боренька, нужна, нефть. Вот они и копают уже который год. Песок-то это не простой, а из разных мест. Пожалуй, всю Молдавию вскопали, но пока ничего путного не нашли. Теперь вот Юрочку с собой забрали. Отец говорит: он у нас вроде талисмана будет, может, с ним повезёт. Геологи, они такие, верят во всякие приметы[?]
Весь уголь я перетаскал часа за три. Теперь в сарае соседствовали куски чёрного антрацита и желтоватый сухой песок. Он всё-таки чуть-чуть, но напоминал золото. С нефтью, которую я никогда не видел, у него, по-моему, было мало общего.
Через день Анна Михайловна подарила мне книжку писателя Рытхэу "Алитет уходит в горы", на первой странице которой написала три слова: «Бореньке, за чуткость». Книгу я принял с радостью, надписью же был весьма смущён. С тех пор, читая про Алитета, старался раскрыть книгу так, чтобы эта страница не попадалась на глаза.
В начале августа Юра с отцом вернулись из экспедиции, и как-то вечером, когда уставшие после жаркого футбола мы с приятелем удобно расположились под раскидистыми ветвями ореха, я теперь уже осведомлённо поинтересовался: