Литературная Газета 6439 ( № 46 2013)
Шрифт:
– В первую очередь налицо возрастное отличие. Мой русский читатель – это в основном молодёжь. Молодые российские читатели любят мои книги оттого, что они обогащают их представление о связи науки и мифологии, рассказывают о путешествиях и возвращениях, о смешном и печальном, об ангелах и Боге. В России у меня читателей больше, чем во Франции, поскольку в России люди вообще больше читают. У нас в метро, например, редко увидишь молодого человека, уткнувшегося в книгу. А в России они повсюду.
– В ваших книгах часть западной критики смущает то, что вы не соблюдаете границу между жанрами. У вас коктейль
– Ну и что тут такого? Я начинал как журналист, публиковавшийся в научно-популярных изданиях. И то, что теперь у меня научные сведения смешиваются с вымыслом, физика с метафизикой, математика с мистикой, не смущает ни меня, ни моего читателя. Я пишу о муравьях, пишу о Боге, ангелах, букашках. Смешение – не размытость. Я как писатель имею право на всё. А уже дело издателей – выпускать мои книги, а критиков – любить их либо не любить.
– А как российская критика относится к вашим книгам? Принимает ли она их?
– Российская критика принимает мои книги прекрасно. Она вообще гораздо более добросовестная, нежели французская. Главное отличие российских критиков в том, что они читают книги, о которых пишут. А во Франции критики попросту халтурят – пролистают книгу, потом слегка поехидничают, подпустят пару-тройку шпилек – и готово. Открываешь такую статью и видишь, что автор не прочёл из рецензируемой книги ни строчки!
– А в философском плане – ощущается ли в воззрениях российского читателя пресловутая русская «мистичность»?
– Я не люблю слово «мистичность». Ему я предпочитаю «духовность». Именно духовность, духовная глубина характерна для читателей в России. И это умение задавать краеугольные вопросы бытия – то главное, что отличает русского читателя от французского.
– Можно измерить читательский интерес к вам в каких-то конкретных цифрах или фактах?
– Суммарный мировой тираж моих книг превышает 10 миллионов. Примерно треть от этого числа приходится только на Россию. А в Южной Корее и того больше. Мои зарубежные тиражи выше, чем во Франции, – и меня самого это порядком изумляет и восхищает. Вообще в данный момент что-то такое волшебное происходит сразу в трёх этих странах. Мой успех в России – это что-то феноменальное. Ведь здесь нет никакой широкой кампании, раздутой рекламы, гиперпиара. Весть передаётся из уст в уста. Люди чувствуют новые веяния, буквально ловят их «с воздуха» и не хотят упустить.
– У писателей вообще и у писателей-фантастов в особенности нередко наблюдается стремление нести миру некую философскую мысль – даже если его книга о роботах или о марсианах. За подобное стремление к мессианству искренне презирал Достоевского Набоков. Как сочинитель чувствуете ли вы себя носителем «месседжа» – иначе говоря, философского послания людям? И что это за «месседж»?
– Люди хотят быть ведомыми. Моя первая задача – развлечь их, вторая – научить, и третья – дать им надежду. И мне доставляет удовольствие делиться с читателями своими откровениями. Но при этом, разумеется, я стремлюсь привлекать и тех читателей, которым интересны такие сочинители и описатели, как Бальзак. Что касается «месседжа»
– Читая ваши книги, средний читатель чувствует себя «продвинутым», чуть не избранным – и от этого впадает в эйфорию. Ваши книги нарасхват, а критика их не жалует, считая, что вы пудрите мозги обывателю. Тем самым критика ставит на одну доску занимательное чтение и чтиво. Поэтому «вечный» вопрос: что делать? Писать для элиты либо нравиться всем?
– Это «вечная» проблема не моя, а критики. Чем выше тиражи, чем больше писатель нравится читателю, тем меньше он нравится критике.
– Всё-таки поговорим о второй книге вашей трилогии «Третье человечество». Там вы касаетесь будущего – в том числе и в физическом плане. Предрекаете пришествие «уменьшенного» человека. По-вашему, эти новые люди, «микрочелы», если позволите, идут на смену нам, обычным человекам. Однако, согласно статистике, человечество, как раз наоборот, растёт. В среднем люди последнего поколения выше на 17 сантиметров. Чем вы объясняете такое противоречие?
– Противоречия нет. Мы проживаем эру Второго человечества. Одна эра была до нас. И после нас будет ещё одна. Люди этой эры станут меньше, уязвимее, женственнее и солидарнее.
– Вы, значит, верите в женскую солидарность?!
– Я верю, что со слабостью и беспомощностью можно справиться, лишь действуя сообща. И в новой эре это неминуемо произойдёт.
– Как вам пишется? Испытываете ли вы пресловутые муки творчества?
– Я пишу и веселюсь. Писать вообще нужно весело. Чувствовать себя свободным и оттого счастливым.
– Ваши любимые книги предшественников и современников?
– «Путешествие к центру земли» Жюля Верна. «Основание» Айзека Азимова. «Божественное вторжение» Филиппа Дика. «Саламбо» Гюстава Флобера.
Беседовала Кира САПГИР
Три обязательных вопроса:
– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?
– Об этом надо спрашивать у читателя! Я – по ту сторону баррикады! Но, перевоплотившись в читателя, я скажу: всё – вопрос времени. Если XIX век – время реалистического «большого романа», будь то Бальзак или Толстой, то следующий за ним ХХ – век новаторства, век поисков, век авангардизма. А наш XXI век – это век «хип-хопа», «хитовый» век. Нельзя сказать, какой лучше. Просто все – разные.
– Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?
– Уверяю вас, даже если я окажусь на необитаемом острове, я буду продолжать писать! Я не могу не писать. Это вошло в меня, стало частью меня, всего моего существования. Если я не буду писать, я задохнусь!
– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задала?
– Когда я вновь приеду в Россию! И я хочу туда приехать как можно скорее!