Литературная Газета 6462 ( № 19 2014)
Шрифт:
Приведём лишь одну характерную цитату: «Евдокия Панаева в мемуарах писала, что на дачу Дюма явился незваным (интересно, как это было бы возможно?) Бабий бред разнёсся по городу… Подумаешь, что здесь речь идёт не о цивилизованном, умном французе, в совершенстве знакомом с условиями приличия, а о каком-то диком башибузуке». Разве не убийственное разоблачение русской псевдоинтеллектуалки? «Бабий бред» рядом с французским совершенным приличием! Но – увы. Примерно сотней страниц ранее правильная французская интеллектуалка графиня Даш сказала о Дюма следующее: «от успеха у него появился апломб... Он не забыл хорошие манеры, но показывал их редко, только когда это было для чего-то нужно...» Может,
К сожалению, разбирая неопрятную книгу Максима Чертанова, мы попутно слишком много зубоскалим над Дюма, который, право же, ни в чём не виноват и отнюдь не проигрывает в наших глазах от того, что был не совсем историк и умел выдумывать. Хороши и ценны в книге те страницы, где цитируется переписка Дюма с его соавтором Маке и подробно разбираются рабочие варианты «Трёх мушкетёров». Здесь показано различие авторских манер, их взаимодополнение; текст, на котором выросли многие поколения читателей, зримо обретает плоть. В книге есть немало сведений, иногда весьма интересных и рождающих желание углубиться в тему, но из-за общей легковесности тона доверие к ним подорвано, а источник упоминается редко. Эта вежливость академиков нечасто теперь посещает русскую научно-популярную литературу, которая увереннее чувствует себя в качестве школьного учебника для креативного класса.
Теги: Максим Чертанов. Дюма
Запретные сказки XX века
Русский политический фольклор: Исследования и публикации.
– М.: Новое издательство, 2013. – 404 с. – Тираж не указан.
Мы давно усвоили, что фольклор бывает разный. Какие-то песни поются с лёгкостью при всём честном народе, а сказки рассказываются детям у домашнего очага. Другие – выговариваются скрытно или полушёпотом, только для тех, кто понимает, не для всех. Александр Николаевич Афанасьев сказки "русские детские" и «русские запретные» собирал отдельно[?]
XX век сдвинул «запретность» из области эротической – в политическую, но главное отличие не в этом, а в той небывалой прежде противоположности, с какой разошлись в это время фольклор крамольный и легальный. Если за первый можно было получить тюремный срок, то второй, напротив, был признан благом и действенным средством пропаганды. Народное сознание и прежде старалось осмыслить и художественно преобразить деяния политиков – чаще всего царей и полководцев, – но государство не предпринимало усилий для того, чтобы упорядочить и возглавить этот процесс. В XX веке случилось именно это. Перед нами книга, составленная московскими и петербургскими учёными, которая даёт довольно-таки наглядную картину бытования запретного фольклора новейшего времени, написанную в том числе средствами статистики и снабжённую подробным указателем источников.
Вот, например, таблица «Наказание за исполнение/распространение фольклорных текстов». Начинается строгость с двух-трёх лет (иногда условно) в 1932 году и взвинчивается вплоть до высшей меры наказания в 1937–1941 гг.; затем наступает спад; есть и некоторое количество оправдательных приговоров даже за дела с формулировкой «пел антисоветские частушки, восхваляющие гитлеровскую армию». Вообще, сколько можно судить по статистике, жестокость наказания за исполнение запретного фольклора была своего рода лотереей, в которой, однако, можно было проиграть жизнь.
Другая занимательная таблица – статистика публикации новин и сказов о знаменитых большевистских деятелях, где лидирует,
Рассмотрены в представленной книге и иные аспекты политического фольклора XX века: бытование тропов и клише, тюремная лирика, образы Брежнева и Горбачёва в устном народном творчестве. Отдельной главы удостоились анекдоты «про чукчу» как до крайности простодушного выразителя взглядов «иного народа».
Книга, хотя и академическая, не свободна от выражения идеологических пристрастий авторов (коих здесь целый десяток), что, вероятно, на таком материале, при такой ещё совсем небольшой временной удалённости и не могло быть иначе.
Татьяна САМОЙЛЫЧЕВА
Теги: Русский политический фольклор
Звёздный мальчик
Сабит Досанов. Жизнь долга, если она полна.
– Алматы: Арда, 2014. – 392 с. – 500 экз.
О потере близкого человека писать больно. Почти невозможно. Тем более родителям о потере сына. Страницы таких книг написаны кровью и слезами. И если даже они не слишком мастеровиты, то всё равно получаешь ожог от каждого стихотворения, от каждого скорбного слова оплакивающей сына матери: " От рыданий у меня уже нет голоса, не могу говорить громко. Ругают меня папа и Лейла, хотя сами втихаря плачут. Таятся от меня, а я от них. Вот такая у нас теперь жизнь. Если бы ты был с нами, счастливее нас не было бы на свете людей, а сейчас жизнь наша страшна. <...>
Говорят, в Библии сказано: «Смотри на того, кому ещё хуже, чем тебе". Эту мудрость мне вчера напомнил папа, когда пытался меня успокоить. Я промолчала, но мне кажется, что самая страшная доля – моя! Кому может быть хуже, чем мне?.. На кого мне смотреть?..»
В августе 2013 года в семье известного казахского писателя, заслуженного деятеля Республики Казахстан, академика Академии российской литературы Сабита Досанова в день своей свадьбы погиб его 22-летний сын, Данияр Досанов. Отец и мать Куралай Аккошарова выступили составителями книги. Написана она на двух языках – казахском и русском, оформлена фотографиями Данияра, начиная с детского возраста и кончая последними, свадебными, и прекрасными, талантливыми рисунками мальчика.
Особенно трогают нежные печальные стихи матери:
Моя дорогая Анжела,
Мой сын тебя сильно любил,
Он называл тебя ангелом,
Хотя и сам он Ангелом был.
Это обращение к невесте Данияра, Анжеле, которая, как написал в своей статье «В память о Данияре» Олжас Сулейменов, «в течение одного часа стремительно сменила три социальные ступени – три акта своего гражданского состояния: невеста – супруга – вдова...»