Литературная Газета 6534 (№ 48 2015)

Литературная Газета Литературка Газета

Николай СЕМЁНОВ

Не трогайте Шекспира…

Не трогайте Шекспира…

Литература / Литература / Писатель у диктофона

Теги: литературный процесс , литературоведение

«ЛГ»-досье

Игорь Олегович Шайтанов – российский критик, литературовед, доктор филологических

наук (1989), профессор, заведующий кафедрой сравнительной истории литератур историко-филологического факультета РГГУ. Автор исследования по вопросам истории английской литературы, русской литературы XIX и XX вв. Главный редактор журнала «Вопросы литературы».

– Сегодня любое явление мировой культуры испытывает на себе давление со стороны – и, конечно, не может за себя постоять. Нуждается ли Шекспир в защите?

– Сегодня вся культура нуждается в защите. Но я бы назвал это не защитой, а восстановлением в правах. Когда ищут слоганы для нынешних юбилеев, то каждый юбиляр оказывается нашим современником – Шекспир прежде всех. Не нужно пытаться переводить Шекспира на современный язык. Важнее сейчас почувствовать себя его современниками, научиться понимать язык той эпохи. Но ведь не в этом основной тренд сегодняшних театров – давайте над Шекспиром поглумимся, низведём его до языка улицы. Поэтому я говорю, что нужна не защита, а восстановление в правах.

– Как вы относитесь к сокращению текстов для лучшей их доступности, восприятия?

– Есть часть населения, для которой культуры в широком смысле слова не существует. Хотя я смотрю на сегодняшнюю ситуацию с меньшим пессимизмом, чем, например, в 90-е годы, когда даже университетская молодёжь была задета осовремениванием, желанием посмеяться надо всем.

– Не возникала ли у вас мысль оградить памятники литературы законом, чтобы интерпретаторы не отходили далеко от текста?

– К таким вещам нужно подходить очень деликатно, потому что закон можно использовать по-разному. Я не очень понимаю, как защитить авторские права от интерпретаторов. Гораздо проще защитить в этом плане самого себя: к примеру, я перестал ходить в театры, где ставят современные варианты Шекспира. Меня удивляет, когда я слышу, что это авангард. На мой взгляд, это присваивание культуры. В своё время я позволил себе метафору по поводу Пелевина, которая обошла издания от New-York Times до бразильских газет, а она звучала так: «Пелевин претендует на то, что работает в пространстве культуры, но ведёт себя разрушительно, как интернетный вирус. Кому-то он кажется авангардом, хотя настоящий авангард – нечто другое. Но авангард или просто эксперимент в начале будет маргинальным явлением. Пусть утвердит себя, предъявит результат. А пока я против того, чтобы он получал государственную поддержку, да и не очень понимаю, как при таком стремлении к свободе можно отягощать себя гособязательствами. Пусть такой «авангардист» останется энтузиастом, бескорыстным творцом, способным найти или создать свою аудиторию».

– То есть нужно разделить понятия? Культуру поддерживать, а антикультура пусть экспериментирует?

– Всё, конечно, сложнее. В таком обмене обвинениями трудно до чего-то договориться. Мы им скажем: вы не культура, а они нам ответят: а вы культура вчерашнего дня. Авангард – это искусство, конечно, с одной стороны, абсолютно необходимое и в живописи, и в поэзии. Но беда его состоит в том, что столь заточенные приёмы легко повторяются. Поставленный на поток авангард перестаёт быть авангардом и превращается

в банальность.

Лет десять назад я был в Ростове Великом. В музее «Ростовский кремль» попал в небольшой зал – 25 картин. Это было лучшее собрание авангарда, которое я где-либо видел, – каждый автор был представлен одной картиной: Гончарова, Ларионов, Малевич, Машков, Розанова с её «Зелёной полосой»… Оказалось, что в 20-х годах эта коллекция для Ростова была собрана Любовью Поповой. Почему, какое она имела отношение к городу? Русская художница и деятель авангардного движения собрала нечто небывалое – настоящий авангард, без подделки.

В этом году я снова поехал в Ростов Великий ещё раз посмотреть – нет, говорят, коллекция расформирована, а часть находится в запасниках, хотя именно её надо возить по миру.

– Вам не представляется опасным исчезновение интереса к объёмным и серьёзным текстам? Современный стиль жизни не располагает к длительному и вдумчивому чтению…

– Может быть, но тем не менее издатель требует роман. Стихи становятся академической дисциплиной в западном мире, а теперь и у нас. Но романы пишутся в надежде на большого читателя. И литература, существующая в печатном варианте, необходима. Букеровская ежегодная конференция в этом году прошла на тему «Роман в «толстом» журнале». Говорили разное, но всё-таки сходились на том, что и по сей день журнал заменить нечем, – это лаборатория, проверяющая качество и поддерживающая его.

– Как живёт ваше издание в сегодняшнее непростое время?

– Когда я пришёл в «Вопросы литературы» в 2002-м, реальный тираж был около двух тысяч экземпляров, что для журнала нашего профиля очень хорошо. Сейчас мы потеряли часть подписчиков. Но при этом открыли свой сайт и лет восемь уже сотрудничаем с американской фирмой Eastview, которая оцифровала наш журнал, а деньги от электронной версии нас порой спасали. Средства идут от продажи электронного архива, но есть ещё субсидии от Министерства печати и Минкультуры. Нам без них не выжить.

– Во всём мире существует академическая наука, которая занимается теорией. Литературоведение ограничено чистой наукой или пытается как-то формировать взгляды читателя на литературу?

– Давайте начнём с академического литературоведения: как всякая фундаментальная наука, оно изначально существует для узкого круга специалистов. Говорят, что русские формалисты выработали язык, который до конца понятен трём людям – Тынянову, Эйхенбауму, Шкловскому, – но он же стал самой популярной литературной теорией во всём мире и произвёл такое впечатление на западную университетскую науку, что его влияние ни с кем не сравнить. Разве что, может быть, с Бахтиным, а под конец XX века с французским постструктуралистом Роланом Бартом и другими.

А ещё они все трое были литераторами, критиками. Если фундаментальная наука в литературе (как и во всём другом) не способна ничего продуцировать, ничего объяснить, то кому её фундамент нужен?

Так что академическая наука должна ещё быть инструментальной или, во всяком случае, иметь практическое приложение, а то она не продвинется дальше птичьего языка немыслимых терминов.

– А это вообще возможно?

– В идеале, для которого авторитетная среда должна быть и критерием, и той силой, которая принимает решения относительно академической науки. Мне неприятны наша любовь к новым словам и при этом способность забывать про суть, разрывать традицию мысли. В этих разрывах теряется ценность исторического опыта.