Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3
Шрифт:
Оказывается, и у Крутова была удача. Он всё-таки застрелил нерпу.
Опять на обед мы получили ароматную сытную печенку. Для собак вскрыли банки с пеммиканом.
Собаки с жадностью набросились на необычное для них кушанье, за несколько минут расправились со своими порциями и, сытые, улеглись спать.
Утро было солнечным и теплым. Мы вышли из палаток и с надеждой взглянули на залив.
Везде, насколько видел глаз, стояла вода. Только кое-где наледные озера чередовались с полосами торосов, среди
Но выбора не было. Нарту и маленькие лыжные сани перетащили на лед и уже здесь нагрузили их и запрягли собак. Анна Сергеевна шла первой. Следом за ней тронул упряжку Крутов, а я с Гришиным и Ушаковым потащили маленькие сани, на которых был самый ценный груз — наши образцы.
Анна Сергеевна шла осторожно. Она перешагивала или перепрыгивала трещины, быстро шла на участках сухого льда, медленно пробиралась между торосами, отыскивая наиболее удобный путь для нарт и саней. Там, где вода была мелкая, виднелось ледяное дно. Отчетливые и тонкие, точно ножом прочерченные, проступали на льду трещины, готовые раскрыться и принять в себя поверхностную воду.
Местами вода поднималась выше колена, подбиралась к грузу на санях и нарте. Мельчайшая рябь морщила поверхность озерков и луж, по ним стремительно перемещались тысячи солнечных бликов. Глаза переставали различать дно, и мы продвигались, стараясь не отставать от нашего проводника. Иногда под водой смутно проступали совершенно черные пятна — это были полыньи.
Собаки послушно придерживались направления, которое выбирала Анна Сергеевна. Широкие полосы воды они пересекали без передышки; Крутов знал, что останавливаться было опасно, — лед местами был очень тонок.
Поверхность морского льда во время таяния часто покрывается ячейками — углублениями, которые разделяются тонкими и острыми перегородками. Такой лед режет подошвы сапог, сдирает с деревянных полозьев стружку, глубоко ранит подушечки собачьих лап.
Скоро мы стали замечать на льду капельки крови. Крутов выехал на широкую и сухую льдину, остановил собак. Конечно, первым долгом он подошел к Лису. Бинты и чулочки на его лапах сбились, — они болтались и мешали собаке бежать. Каюр торопливо перебинтовал лапы, — они не кровоточили; значит, поранились другие собаки. Порезали свои лапы Найда и Бельчик, у остальных собак подушечки на лапах были пока целы.
Крутов обул раненых в парусиновые чулочки, и мы снова тронулись.
Анна Сергеевна иногда заходила далеко вперед. Странно было смотреть на ее одинокую фигурку, когда она, прощупывая лед палкой, переходила широкие озера. Создавалось полное впечатление, что она идет по воде, как по суше.
Больше всего воды оказалось на середине залива. Но не лучше было и в торосах, где снег еще не стаял, и в нем грузла и опрокидывалась нарта.
Но вот уже совершенно отчетливо виден берег, его обрывы, устья ручьев. Стало гораздо суше. Всё больше и больше появляется трещин, но они нешироки, — мы легко перешагиваем их.
Здесь, на поверхности тающего льда, образуются тесно сомкнутые, острые иголочки. Они хрустят и ломаются под ногой человека, но больно ранят собачьи лапы. Всё больше и больше появляется
Приливно-отливная трещина. Она так широка, что мы долго продвигаемся вдоль нее и ищем переезд. Постепенно трещина суживается. Анна Сергеевна ее легко перешагнула. Пара за парой прыгнули собаки. За ними переползла нарта. Пересекли трещину и наши сани. Мы на новом берегу.
Июль на исходе. Топкая после таяния снегов тундра начинает понемногу подсыхать. Она пестрит цветами, которые раскрылись все сразу. Нежнофиолетовая и розовая камнеломка, лютик, прижавшиеся к земле подушечки яркоголубых незабудок и множество золотистых маков, которые качаются на своих тонких и упругих ножках.
Первый маршрут от нового лагеря я делаю в направлении пролива, за которым располагается наш зимовочный островок.
День солнечный и теплый. Мы идем, распахнув ватные куртки и обнажив головы. Забравшись на высокий водораздел, видим пролив. Еще неделя-другая — растрескавшийся лед будет окончательно взломан ветрами и вынесен в открытое море. Но сейчас на льду еще много воды, — а значит, мало трещин.
Над проливом дрожит марево. Очертания торосов и айсбергов колеблются; кажется, что они плывут в струящемся воздухе; за проливом протягивается узкая темная полоска — островок. Мы достаем бинокли и сразу же находим четко рисующиеся силуэты строении, две радиомачты. Здесь ширина пролива — только двадцать пять километров.
Но рано еще мечтать о теплой комнате, о книгах, о скором отъезде домой! Надо сделать последние маршруты, снова перетащить груз через тундру.
Вернувшись к палаткам, я узнал, что Анна Сергеевна в своем маршруте обнаружила маленький и незаметный издалека проливчик, который соединяет залив с большим проливом.
Проливчик закрыт прочным и сухим льдом, и по нему без труда могли пройти нарта и сани. Это нежданная радость. Мы с удвоенной энергией продолжали работу. Все, кроме Крутова, выходили в маршруты и проводили в них по двенадцати-четырнадцати часов.
Каюр оставался в лагере. И у него было много забот. Он лечил пораненные лапы собак, — промывал ранки, иногда смазывал их оставшейся в походной аптечке мазью или иодом, бинтовал.
Снова надо было шить чулки. Для этой цели мы пожертвовали чехлы от спальных мешков. Опыт показал, что одной смены чулков собакам хватает лишь на небольшой переход в десять-пятнадцать километров. Впереди лежал пролив, путь по которому, если учесть все объезды широких трещин и озер, не мог быть короче тридцати километров. Значит, каждая собака должна была иметь двойной запас чулков.
Крутов садился у приоткрытого входа в палатку, поджимал под себя ноги и шил и шил. К нашему возвращению из маршрутов он еще успевал приготовить обед. Кастрюли с густым ароматным супом и кашей ожидали нас, заботливо укутанные в спальные мешки.
В очередной срок радиосвязи мы узнали, что одна наша партия уже вернулась на зимовку. Они передавали, что легко и быстро пересекли пролив. Правда, их путь пролегал много восточнее.
Мы попросили сообщить нам о состоянии льда со стороны зимовочного островка.