Литературные заметки. Книга 1 ("Последние новости": 1928-1931)
Шрифт:
Оно сложно, и усложняется еще той манерой повествования, которая свойственна Пильняку: автор все время «сбивает» ход фабулы, обрывает диалоги где придется и возвращается к ним через несколько страниц… То здесь, то там в изобилии попадаются лирические отступления — о Волге, о революции, даже о Есенине.
На Коломстрое работают инженеры Ласло и Садыков. Их судьбы связаны с судьбой Полетики. Жена Пимена Сергеевича когда-то ушла от него к Ласло, репетитору их детей. Тот же Ласло сманил теперь жену Садыкова. На Коломстрое неблагополучно: социализм, правда, торжествует, но люди терзаются, мучают друг друга, умирают. Мария Садыкова не пожила с Ласло и месяца, как повесилась. «Я коммунист. Прежде всего я должен уничтожить свои чувства», говорит Ласло. Мария Садыкова этого «уничтожения
Другой инженер, Полторак, обещает жениться на дочери Полетики, Любови Пименовне. Та верит. Но Полторак приезжает на стройку с любовницей, расфранченной московской актрисой, Любовь Пименовна застает их вместе. Иллюзии гибнут. Впрочем, гибнет и сам инженер Полторак. Он – вредитель. Он хочет взорвать монолит, преграждающий течение Оки. Он не в силах примириться с новой жизнью, с новыми порядками, при которых владычествуют рабочие. «Есть убийство без крови, – говорит он, – без крови, такое сукровичное, статистическое, цифровое. Рабочие на совещании мне сказали, что я не нужен, выброшен за борт, убит без крови…»
Среди всех этих персонажей бродит как призрак Иван Ожогов. Он дурковат, но это «положительный тип». Если профессору Полетике автор поручил выражение своих мыслей, то Ожогова он наделил своими настроениями. Ожогов – «прекрасный человек прекрасной эпохи девятьсот семнадцатого, двадцать первого годов». Ожогов борется за «честь» революции, за «совесть» ее. Он – подвижник большевизма. Он раскрывает заговор вредителей. Символично окончание романа – Ожогов гибнет в волнах новой, созданной Полетикой реки.
Передать связно содержание «Волги» трудно. Но пытаясь это сделать, я лишь указал на главные фигуры романа. Общий фон его – борьба новой России, СССР со старой Русью. Пресловутое «Красное дерево», наделавшее столько шума, вплетено в роман как эпизод и со своими шкафчиками буль и жакоб, с бисерными кошельками, с юродством и уродством, со всяческими своими странностями эту борьбу оттеняет. На одной стороне – строительство, Полетика, социализм, сознательные работницы, светлое будущее; на другой — самоубийцы, истерички, вредители, подозрительные дельцы, косность, спячка, старый, жалкий, уходящий мир. Нельзя сказать, чтобы тема была поставлена оригинально. Еще меньше, чем оригинальности в ее постановке, отчетливости в ее разрешении. «Волга» написана так, как будто у автора все время была температура не ниже сорока градусов. Нарочитая, безудержная «достоевщина» всех диалогов такова, что они становятся похожи на бред и как бред неубедительны. Притом все герои Пильняка говорят совершенно одинаково — и в том же складе и тоне прерывает их автор, чтобы самому высказать нечто довольно сырое, довольно вялое, двусмысленное, чувствительное и расплывчатое о России и революции. Стиль: «дом проваливался в шепот женщин», «провинция, стекая пятками Якова Карповича, уселась на диван», «Иван был пьян подземельем подлинного братства» – списываю наудачу. На одной странице: «свечи горели по-гётевски». На другой – свечи «гофманствовали». Попадаются и афоризмы, вроде того, что «колено женщины может быть величественнее Монблана»…
Несмотря на это, роман талантлив. Это литература претенциозная и неудачная, но все-таки – литература: в «Волге» есть личность, есть замысел, есть ритм, т. е. есть жизнь. Ни Гладкову, ни Либединскому «со товарищи» никогда ничего подобного, конечно, не написать. Но об этом приходится напомнить только потому, что в русскую словесность нахлынули сейчас плотной массой псевдописатели. Пильняк не из их числа, хотя среди писателей настоящих — как Леонов, Бабель, Олеша, Булгаков, Зощенко и другие, даже Федин, – он далеко не звезда.
Интересна его книга потому, что это книга искренняя и в теперешних советских литературных условиях бесстрашная. Дух ее — воинствующий. «Чувства должны быть уничтожены», утверждает один из героев «Волги». Пильняки тается все старые человеческие
«Угар» – если не ошибаюсь, первый роман молодого московского беллетриста Даниила Фибиха. Вместе с несомненными литературными способностями начинающий автор обнаружил в этом романе и менее несомненную «ловкость рук».
Дело в том, что в «Угаре», собственно говоря, два романа. Один – очень бойкий, занимательный, картинный, с налетом уголовщины и множеством эффектных подробностей, другой – казенно-добродетельный, условный, схематический, нужный, по-видимому, только для прикрытия и оправдания основного повествования.
Старый рабочий Чагин, выдвинутый революцией на ответственный пост, строит новую, необходимую для советской промышленности прядильную фабрику. На пути своем этот стойкий и честнейший коммунист встречает множество препятствий. Ему мешают сослуживцы, его заподозревают даже в злоупотреблениях. Но правда побеждает. Ревизия не обнаружила в делах Чагина ничего противозаконного. Врагов его снимают с работы. Фабрика достроена. В день ее открытия Чагин вполне счастлив и забывает даже все свои домашние огорчения. «Все это было посторонним, не настоящим, не его», — замечает автор. На этом бодром аккорде «Угар» оканчивается.
А огорчаться тов. Чагину есть из-за чего… Но тут нам придется коснуться второго романа, включенного в «Угар». У Чагина есть молодая жена, Нина Павловна, «обезьянка», как он ее зовет. Обезьянка с Чагиным скучает. «Он такой… спокойный… — объясняет она подруге. — Придет домой поздно, усталый, голодный. Поужинает и сразу спать. Как мне иногда недостает… понимаете?» На беду или на счастье, к Чагину возвращайся его сын, которого он считал давно убитым. Сергей – странный молодой человек, молчаливый, скрытный, но «обезьянке» он кажется неотразимым. Повторяется история Федры с Ипполитом с той разницей, что Ипполит в «Угаре» весьма благосклонен к своей мачехе. Чагин застает любовников в объятиях. По случайности тут же выясняется, что Сергей – бывший налетчик, громила, его приходят арестовать. Сергей убегает, и Чагин на лестнице стреляет в него, не то как в преступника – из гражданской сознательности, не то как в соблазнителя «обезьянки» – из ревности.
Именно все эти весьма неприятные происшествия и пытается позабыть Чагин во время торжественного открытия фабрики, что ему и удается. «Чувства должны быть уничтожены», мог бы он повторить вслед за героем Пильняка.
«Угар», вероятно, будет иметь успех у так называемого «среднего» или «рядового» читателя. Книга написана очень живо, местами очень правдиво. Кстати, как и у Пильняка, название может ввести простодушных людей в заблуждение. «Угар» – следует понимать у Фибиха в «производственном значении»: оказывается, это слово обозначает отбросы хлопка.
<«СОТЬ» ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА>
Нередко случалось в истории литературы, что книгу, которую впоследствии читало и перечитывало несколько поколений, при появлении ее называли «пробой пера», а автора, который достиг в ней высокого творческого подъема, характеризовали как «подающего надежды». Критик писал, снисходительно похлопывая автора по плечу: «Теперь перед г. X открывается широкая дорога. Будем надеяться…» А г. X уже сказал все главное, что ему назначено было сказать, и того, что он сказал, было уже вполне достаточно, чтобы иметь право идти своей собственной дорогой, широкой или узкой, — и даже остановиться, если нет больше сил. Пушкину и Толстому в свое время, после величайших созданий, все еще предлагали «выйти на широкую дорогу»… Надо добавить, что даже самые проницательные критики этой близорукостью страдали и страдают. Сент-Бёв, например, именно так приветствовал бодлеровские «Цветы зла»: автор — признавал он — несомненно талантлив, у него есть поэтические задатки, и хотя первые его опыты не вполне удачны, от него ждать можно многого. Предвидел ли он судьбу и славу этих первых опытов?