Литературы византийского региона XIII—XV вв
Шрифт:
Напевов умилительных слагатели:
Косьма Сириян, лира духа божьего,
Орфей Дамасский, дар Хариты сладостной...
(Перевод С. Аверинцева)
Крупнейшим центром литературной деятельности иконопочитателей становится с начала IX в. столичный Студийский монастырь. Он был обязан этим организаторской энергии и твердости Феодора Студийского (759—826), который вел борьбу за интересы монашеской оппозиции в непосредственном соседстве с иконоборческим двором; его трижды отправляли в ссылку, но ничего не могли с ним поделать. С 22 лет Феодор был монахом; корпоративный дух монашества сформировал его убеждения и идеалы; монашеская жизнь стала и темой его поэзии. Феодор избрал форму ямбической эпиграммы, расцвет которой в последующие века он во многом подготовил;
О чадо, как не удостоить повара
Венца за прилежанье целодневное?
Смиренный труд — а слава в нем небесная,
Грязна рука у повара — душа чиста,
Огонь ли жжет — гееннский огнь не будет жечь.
Спеши на кухню, бодрый и послушливый,
Чуть свет огонь раздуешь, перемоешь все,
Накормишь братью...
(Перевод С. Аверинцева)
Значительное литературное явление эпохи — творчество поэтессы Касии (род. ок. 810). О ее жизни сохранился рассказ в стиле восточной новеллистики. Около 830 г. мать императора Феофила устроила для сына смотр первых красавиц империи, и в число претенденток была включена Касия; именно она особенно понравилась Феофилу, и он уже подошел к ней с яблоком, предназначенным избраннице. Однако слишком свободная речь образованной Касии отпугнула жениха, и ей пришлось идти в монастырь и искать утешение в насмешках над человеческой глупостью. Действительно, глупцы и невежды — постоянные персонажи сатирических ямбов Касии. В одном четверостишии можно усмотреть намек на Феофила и злосчастные смотрины:
Ужасно выносить глупца суждения;
Ужасней, коль почетом наделен глупец.
Но если он — юнец из рода царского,
Вот это уж доподлинно «увы и ах!».
(Перевод С. Аверинцева)
Кроме ямбов, Касии принадлежат литургические песнопения (то, что в церковный обиход вошли сочинения женщины, само по себе беспрецедентно). Среди ее гимнов продуманным изяществом отличается рождественское песнопение, содержащее некую религиозную «философию истории»: его тема — развернутая аналогия между торжеством Римской империи над разнородными государствами и торжеством христианства над разнородными культами. Этот гимн еще раз свидетельствует о культурном уровне, которого удалось достичь этой незаурядной женщине.
ВИЗАНТИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА IX—XII ВВ.
Со второй половины IX в. византийское общество вступает в период стабилизации. Новая Македонская династия (с 867 г.) устанавливает сравнительно крепкий централизованный режим. Поднимающиеся из упадка города сменяют монастыри в функции культурных центров; снова возрастает значение светских элементов культуры. После трехвекового перерыва возобновляется интерес к классической древности, насаждаемой такими эрудитами, как патриарх Фотий (ок. 820 — ок. 891), его ученик Арефа (ок. 860 — после 932) и враг Арефы Лев Хиросфакт (IX—X вв.). О возрождении филологических интересов красочно свидетельствует эпиграмма некого Комиты, характерная не только своим содержанием, но и правильностью своей просодии:
Нашел Комита рукопись Гомерову,
Негодную, без знаков препинания;
Засев за труд, он все прилежно выправил,
Отбросил искажения негодные,
Добавил пояснения полезные.
Отныне для усердных переписчиков
Пособие готово достоверное.
(Перевод С. Аверинцева)
Патриарх Фотий, виднейший церковно-политический деятель своего времени, испытавший и власть, и ссылку, инициатор разделения православной
352
и католической церквей, находил в своей бурной жизни время делать подробные записи о попадавшихся ему старых языческих и христианских книгах. Вот как он разбирает стиль Ливания: «Писатель этот полезнее для изучения в своих речах, написанных для упражнения и на вымышленные поводы, нежели в прочих. Дело в том, что в последних излишняя и неумеренная отделка погубила непринужденную — если позволительно так выразиться, безотчетную — прелесть слога
О поэтическом даре свидетельствуют стихи Арефы, ученого-филолога, политика и епископа Кесарии, которому, кстати, мы обязаны переписанными по его заказу с уникальных рукописей лучшими дошедшими до нас списками текстов Платона, Евклида, Лукиана и других классических авторов. Этот эрудит обратился к давно уже заброшенной форме эпиграммы в элегических дистихах.
Ученым и поэтом был Лев Философ (начало X в.). Этому придворному императора Льва Мудрого принадлежит ряд эпиграмм на чисто книжные темы (об Архите, о Платоне, об Аристотеле, о Порфирии, об Аристотелевых дефинициях и т. п.). Его анакреонтическая поэма на бракосочетание Льва Мудрого изобилует античными реминисценциями: невеста императора — «новая любезная Пенелопа», поэт славит ее и жениха на «лире Орфея», призывая при этом «светоносного Гелиоса».
Придворная жизнь Византии X в. запечатлена в памятнике, который приходится упомянуть за его ценность не столько в историко-литературном, сколько в историко-культурном отношении: это трактат, известный под заглавием «О церемониях» (заглавие подлинника — «Изъяснение императорского церемониала») и приписываемый императору Константину VII Порфирогенету (Багрянородному, царствовал в 913—959 гг.). Принадлежность этой кодификации обрядов константинопольского двора царственному автору сомнительна, но памятник несомненно принадлежит X в. (скорее 2-й половине), хотя включает много более раннего материала. Эстетика церемонии, столь важная для византийской жизни и для византийского искусства, нашла здесь убежденное выражение: если императорская власть, говорится во вступлении, выступает в убранстве «должного ритма и порядка», империя воистину отображает гармоническое движение созданного богом космоса.
После нескольких поколений эпиграмматистов-версификаторов на рубеже X и XI вв. появляется настоящий поэт, которому удается соединить блеск традиционной формы с творческой индивидуальностью: это Иоанн Кириот, за свои математические занятия прозванный «Геометром». Иоанн занимал придворную должность протоспафария и жил политическими страстями своего времени, хотя к концу жизни стал священником и достиг сана митрополита. Его эпиграммы характеризуются античной стройностью образной системы:
Сходны жизни и моря пучины: соленая горечь,
Чудища, зыби и мрак; в гавани краток покой.
Моря дано избежать; но на каждого демон воздвигнет
Бури мирские, — увы, много страшнее морских.
(Перевод С. Аверинцева)
Должен свято хранить три блага муж непорочный:
В сердце своем — чистоту; тихую скромность — в очах;
Сдержанность — в речи спокойной. Кто все соблюл и усвоил,
Много богаче, поверь, Креза лидийского тот.
(Перевод С. Аверинцева)
Забавный пример словесной игры в средневековом вкусе представляет собой двустишие «На вино», где каждому слову первой строки противопоставлен такой же по порядку член перечня во второй строке (такие же стихи сочиняли и на средневековом Западе):
Ты — храбрость, юность, бодрость, клад, отечество:
Для трусов, старцев, хилых, нищих, изгнанных.
(Перевод С. Аверинцева)
Начало XI в. было ознаменовано волной монашеской реакции против мирских, антикизирующих тенденций византийской культуры. Именно это время дало одного из виднейших мистиков Византии, которому традиция присвоила почетное наименование «Нового Богослова», тем самым как бы приравнивая его к апостолу Иоанну Богослову и отцу церкви Григорию Богослову, — Симеона (949—1022). В поэзии Симеона Нового Богослова, славящей самоуглубление аскета, достигает предельного развитая характерная византийская мистика света: