Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи
Шрифт:
– Евгений Степанович, зачем же вы допустили это? – с горечью спросил он. – Ведь горка – их единственная отрада.
– К сожалению, голубчик, я здесь распоряжаюсь уже далеко не всем, – опустив голову, глухо произнес Кобылинский. – Моя задача не допустить большего.
Кобылинский замолчал и отвернулся, но Лагутин понял, что имел в виду полковник. Несколько дней назад из Екатеринбурга в Тобольск прибыл комиссар уральских чекистов Заславский. И тут же потребовал от Кобылинского перевести царскую семью в тюрьму.
Заславский был в помятом пиджаке, широкие черные усы и неопрятные
– Вы, по всей видимости, не спали?
– Какое там спать, – пожав плечами, откровенно сказал Заславский. – Вы даже не представляете, сколько у нас сейчас дел. Старой власти нет, новая утвердилась еще не везде. Нужно разъяснять людям нашу политику. Агитаторов не хватает. И везде враги, враги… Не пошлешь же вас агитировать за нас? – Заславский вопросительно посмотрел на полковника, словно ожидая согласия. Тот промолчал. – Кстати, – продолжил Заславский, – вам тоже нужно определяться со своими политическими взглядами. И чем быстрее, тем лучше. Ведь можно и опоздать… – Последние слова Заславский произнес с особой многозначительностью.
– Я выполняю распоряжение правительства, – глухо сказал Кобылинский.
– Которого уже нет? – спросил Заславский.
– О другом я пока не знаю, – ответил Кобылинский. – И потом, почему вас так заботит судьба бывшего Императора? Он всего лишь частное лицо и, насколько я знаю, не имеет никаких намерений претендовать на власть.
– И вы говорите это серьезно? – не скрывая иронии, спросил Заславский. – Николай II – и частное лицо? Он – символ императорской России. А империи, как вы знаете, больше нет.
– Ну и что? – Кобылинский даже напрягся, задавая этот вопрос. Он вдруг понял, каким страшным может прозвучать ответ.
– Это я должен спросить у вас: «Ну и что?» – ответил Заславский.
– Я не политик, – сказал Кобылинский. – Политика – не моя область.
– Тогда почему вы построили горку, посредством которой царская семья общается с гражданскими лицами?
– Каким образом общается? – не понял Кобылинский.
– Как это, каким? – удивился Заславский. – Поднявшись на горку, они видят всех, кто проходит по улице. И с помощью знаков общаются с теми, кто им нужен. Мне говорили об этом солдаты вашей охраны.
Кобылинский обладал большой выдержкой, но сейчас ему стоило немалого труда сдержаться. Он только сузил глаза и напряг желваки на скулах. Заславский заметил это и, поднявшись, сказал:
– Горку уничтожьте немедленно. Я скажу Хохрякову, чтобы Тобольский совет сегодня же принял решение об этом.
Заславский вышел, а полковник еще долго смотрел на дверь, за которой он скрылся. Он был для Кобылинского первым официальным представителем новой власти, прибывшим в Тобольск из центра. До этого о ней приходилось лишь слышать, а сегодня встретиться с глазу на глаз. Заславский говорил откровенно, без дипломатии, не скрывая своих намерений. Вне всякого сомнения, он был убежденным человеком. А убеждения,
Горку пришлось снести, но вместо Заславского в Тобольск с новым отрядом прибыл Яковлев. Он сразу явился к Кобылинскому, коротко поздоровался и протянул мандат, подписанный председателем ВЦИК Свердловым и председателем Совнаркома Лениным. В мандате говорилось, что все полномочия по охране семьи передаются Яковлеву. Лица, отказавшиеся выполнять его распоряжения, должны быть подвергнуты самому суровому наказанию.
– Что я должен делать? – спросил Кобылинский, прочитав документ. В его глазах промелькнула нескрываемая растерянность.
– Пока то же самое, чем занимались до этого, – спокойно сказал Яковлев. – Я буду знакомиться, не торопясь. Вечером вы представите меня своей команде.
Во внешнем виде Яковлева было что-то такое, что невольно заставляло его уважать. В отличие от неопрятного Заславского он был в безукоризненном черном костюме, белой рубашке и модном галстуке. Его лицо, обрамленное короткой бородкой клинышком с небольшими острыми усами, выглядело интеллигентным. У него были безупречные манеры. Единственное, что насторожило Кобылинского, – взгляд Яковлева. Холодный и твердый. Таким взглядом мог обладать только человек очень сильной воли. Вопрос заключался в том, на что она будет направлена. На следующий день в одиннадцать часов утра Яковлев появился в губернаторском доме. Он неторопливо обошел все помещения нижнего этажа, затем поднялся к Государю, протянул ему руку и сказал, вежливо поклонившись:
– Я – комиссар Яковлев.
Государь уже знал о его прибытии. Охрана разнесла эту весть по дому еще вчера. Прибытие комиссара из Москвы было главной новостью за вечерним чаем. Больше всех ей была обеспокоена Императрица.
– У меня такое чувство, что мы всеми забыты, – говорила Александра Федоровна, и ее губы дрожали. – Неужели возможно, чтобы никто не сделал попытки спасти нас? Где же, наконец, те, которые остались верными Государю? Зачем они медлят? – Она достала платок, промокнула глаза и спросила, всхлипнув: – Как же могло случиться, что мы оказались во власти одного этого человека?
– Но, мама, – попыталась успокоить ее Татьяна, – пока ничего страшного не случилось. Бог не оставит нас своим покровительством.
– Одна надежда на Бога, – сказала Александра Федоровна, поднялась из-за стола и ушла в свою комнату.
И вот Яковлев появился в доме. Произнеся всего одну фразу, он замолчал, рассматривая Николая. Государь тоже внимательно смотрел на него, ожидая продолжения разговора. Первое впечатление от комиссара было положительным. Он казался воспитанным человеком.
– Мы не могли бы повидаться с Алексеем Николаевичем? – спросил Яковлев.
– Но он болен, – возразил Государь.
– Мне говорили об этом, – сказал Яковлев.
– Хорошо, пройдемте. – Государь указал рукой на дверь комнаты, в которой находился сын, открыл ее.
Алексей лежал в постели, вытянув обе руки поверх одеяла. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: мальчик серьезно болен. Увидев незнакомого человека, он попытался подняться на подушке и непроизвольно застонал.