Ливонская чума
Шрифт:
Закипела схватка. Иона устроился среди камней и не спеша стрелял, преимущественно заботясь о том, чтобы охранить Глебова.
Но продолжалось это очень недолго. Над полем боя заныли тяжелые трубы, затявкали рожки. Плачущие медные звуки призывали сложить оружие и остановиться. И люди, один за другим, замирали, прислушиваясь. Сердца их бешено колотились от возбуждения битвы, и протяжные звуки труб как будто нарочно ползли над крепостью — чтобы успокоить сердцебиение.
Хромающий Мстиславский и усталый, запыленный Радзивилл сошлись на поле под стенами. Со всех сторон на них глазели, но вожди
— Я же говорил тебе, чтобы ты сдался сразу, — сказал Радзивилл. — Скольких людей ты потерял из-за этой глупой осады?
— Не твое дело, — огрызнулся Мстиславский. — Если бы наши подоспели вовремя, ты крепко пожалел бы о своем нахальстве.
Радзивилл пожал плечами.
— Но ваши не подоспели, — заметил он вполне закономерно. — И тебе пришлось сложить оружие. Так что еще большой вопрос, кто и о чем пожалел.
— Ладно, — буркнул Мстиславский. У него все еще гудело в ушах, язык заплетался, перед глазами плыло. Князь всерьез опасался, что его стошнит перед обоими войсками прямо на сапоги Радзивиллу. А это может возыметь непредсказуемые дипломатические последствия, хихикнул чей-то пакостный голосок у князя в голове.
«Господи! — взмолился князь безмолвно. — Пусть бы это поскорее закончилось!»
Радзивилл глухим голосом, поминутно откашливаясь от пыли, сказал:
— Сделаем так: я отпущу тебя и твоих людей с оружием в руках. Убирайтесь поскорее отсюда, чтобы и ноги вашей к вечеру в Тарвасте не было. Я займу город и крепость. На этом покончим.
И русские, задыхаясь и злобясь, вышли из Тарваста, предоставляя его полякам.
Севастьян тащился с Ионой, пошатываясь: пока сражение не закончилось, Глебов и не знал, что чья-то пика зацепила его по ребрам. Рана была неопасна, но очень болела.
Местные жители опять зашевелились, потекли навстречу уходящей армии. Русские ползли на восток, навстречу Москве, которая так и не прислала им помощи; тарвастичи — в родной город, к Радзивиллу. Разоренные дома опять подвергались разграблению, но поляки не оголодали и тянули что плохо лежит, но хорошо блестит весьма лениво и больше «для порядку».
Отступающие растянулись колонной на несколько миль. Кто-то, ослабев от голода или ран, сильно отстал; другие, напротив, торопились скорее достичь Москвы и там уж поговорить с кем следует. Были и те, кто спешил домой. Нашлись мародеры — таковые предприняли несколько набегов на близлежащие хутора и ограбили их до нитки, а затем продавали хлеб и молоко своим же за очень большие деньга.
Иона, разумеется, случая не упустил и для Севастьяна разжился кувшином жирного молока. У Ионы всегда водились какие-то запасы денег и драгоценностей. Где он их брал — о том Севастьян предпочитал не спрашивать. Запасливый оруженосец не раз уже выручал своего господина и крестного.
— Ты пей, батюшка, — суетился Иона, понуждая Севастьяна глотать молоко.
— Пусти, дурак, обольюсь, — ворчал Севастьян. — Где ты только все это находишь?
— Я не боюсь запачкаться, — пояснил Иона. — С такими людьми подчас дело иметь приходится, упаси Боже! Тебе про это лучше не знать, не то молоко у тебя прямо
— Спасибо, утешил, — фыркнул Севастьян и вернул ему кувшин. — Выпей и ты, а то упадешь. Мне тебя на себе тащить не с руки. Я все-таки боярский сын.
— Ну… — Иона замялся. Ему очень хотелось молока.
— Пей! — Севастьян вдруг рассмеялся. — И довольно об этом. Мне уже лучше. Завтра своих нагоним.
Они заснули у своего костра в обитаемом лесу, где, казалось, за каждым древесным стволом, за каждой пухлой, поросшей ягодными кустиками кочкой кто-то копошился, шевелился, устраивался на ночлег, зарываясь поглубже в мягкую моховую почву.
Но нагонять русскую армию им не пришлось — армия сама их настигла. И это не были люди, разбитые в Тарвасте и изгнанные из крепости с позором, хоть и сохранившими оружие. Нет, то были крепкие, хорошо кормленные ребята, которые топали по ливонской земле не спеша, останавливаясь у каждого городка и поселения, чтобы пограбить тех, кто не мог оказать им должного сопротивления.
Возглавляли их Петр Серебряный и Василий Глинский.
Между ними и Мстиславским произошел разговор, при котором никто из наших героев не присутствовал; следствием этого разговора стало возвращение к Тарвасту.
Севастьяну даже выбирать не пришлось, как поступать и к кому присоединиться: все трое воевод дружно поворотили свои войска к занятому Радзивиллом городу. Радзивилл же, оставив в Тарвасте гарнизон, пошел дальше и встретился с русскими возле Пернау. Там и произошло сражение.
Севастьян Глебов стоял в рядах пехотинцев. Те, кто должен был биться с ним рядом плечом к плечу, были ему незнакомы.
Чего от них ожидать?
Смелости и верности? Или они струсят и побегут, оставив боярского сына на произвол судьбы? Довериться он мог только Ионе, но Иона страшно маялся животом и валялся без сознания в лагере, далеко в стороне от битвы. Севастьян боялся, что у него началась дизентерия, страшный бич армий на походе, и велел своему оруженосцу оставаться подальше от прочих. Мало ли что в голову людям придет! Заразы боятся все.
Далеко впереди скакали лошади, в небе дергались и трещали на ветру флажки. Потом донесся гром конницы. Лязганье мечей слышалось издалека. От этого звука как будто всё кости в теле напрягались. Пехоте было велено ждать, пока особый сигнал не велит вступать в сражение.
Рядом с Севастьяном переминались с ноги на ногу. Потом войско расслабилось, начались обычные разговоры.
— У меня маманя строгая, — мечтательно тянул один солдат. — Как там жена с ней?
— Небось, хорошо, — сказал другой. — У нас один вернулся домой, а там прибыток — здрасьте! — супруга встречает с младенцем на руках.
— Так что с того?
— А то, что его больше года дома не было… Но это, братцы, чепуха, а вот что забавное: младенец черненький и глазки у него узенькие! Чистый татарчонок!
— Ну! — подивился тот солдат, у которого «маманя строгая». — И что он?
— А ничего. Заплакал, поцеловал жену, поцеловал татарчонка и в дом пошел.
— И так и жил?
— Мало того, он еще и говорил потом, что жена о нем позаботилась. У него-то одни девчонки до этого рождались, а после татарчонка — как прорвало: трое сыновей.