Ливонская война

Полуйко Валерий Васильевич

Серебряный в душе перекрестился на князя — за то, что тот пришёл к нему на помощь, пренебрёгши обычаем, и, разом успокоившись, ответил:

— Царь не приказывал мне, да коли мы станем ждать его приказов — худо нам будет!

Князь Владимир, да и все, кто был в палате, почуяли тонкое двусмыслие в ответе Серебряного: замерли чётки в руках Патрикия, сопнул недружелюбно Пронский…

— За самовольство також не милуют, — сказал князь Владимир.

— Самовольство самовольству рознь! — возразил Серебряный. — Ежели один самовольно порядку и ладу в деле добивается, а другой сие дело самовольно расстраивает — кому добром, кому

худом воздать?

— За правое дело како не воздаётся — всё лише добро будет, — тихо, мягко и словно бы самому себе сказал Патрикий.

Все с согласием посмотрели на него, будто он и вправду высказал за каждого их мысль. Да только знал Серебряный, что никто ничего подобного не думал. Каждый из них побежал бы от худого воздаяния, за какое бы дело оно ни воздавалось — за правое иль неправое… Он хотел было возразить Патрикию, да раздумал: не мудрствовать пришёл он сюда.

— Во всяком деле ум нужен, — сказал он решительно. — Даже в правом!.. И мера. А что затеяли бояре и воеводы — неумно и неумеренно. Князь Пронский давно при полках и знает, какие невзгоды терпит войско через ту неумность и неумеренность.

Пронский опять сопнул, нахмурился, но не сказал ни слова.

— Нынче большой воевода говорил мне, что покрывает пред государем воеводские козни, дабы раздором пущего вреда не причинить, — продолжал Серебряный, прямо и смело глядя на князя Владимира, чтобы видеть, какие из его слов сильней всего затронут князя. — Первому воеводе твоей дружины, князь, надлежит сейчас ехать со мной к Басманову и говорить с ним по сему делу.

— Пошто моему воеводе? — капризно воскликнул Владимир.

«Знаешь — пошто! — подумал Серебряный, глядя в метушливые глаза князя, и порадовался, что верно поставил себя в разговоре с ним и оттого ведёт дело в свою пользу. — Кабы не знал — выпер бы меня вон и слова бы не разменял со мной!»

— Оттого, князь, что твои люди больше всего козней творят!

— За такие слова, воевода, — в плети тебя! — вскинулся Владимир и крикнул слугам: — Взять его!

Слуги кинулись к Серебряному, скрутили по рукам.

— Опомнись, князь, — спокойно сказал Серебряный. — Твои плети подымут меня над тобой, коли Басманов пойдёт к царю с доносом.

Владимир, по-бычьи наклонив голову, с ненавистью смотрел на Серебряного.

— Пристало ли нам, князь, меж собой свариться, коли надо всеми нами занесён топор?! — с укором и уже совсем иным тоном, мягким и дружеским, сказал Серебряный. — Согласного стада и волк не берёт. А ещё речётся и так: собором и чёрта поборем.

— Отпустите его, — сказал Владимир и пристально вгляделся в Серебряного. — Дивный ты человек, воевода… А буде, просто лукав?

— Лукавство делу не помеха.

Владимир подступил к Серебряному:

— Речёшь: собором и чёрта поборем? — Он осторожно, даже трусливо приблизил своё лицо к лицу Серебряного и ехидно спросил: — А буде, сам чёрт и наусткивает тебя, а?

— Полно, князь, — невозмутимо сказал Серебряный. — Мы не торговцы из Китай-города! Пошто нам торговать один у одного доверие? Скажи мне: едет со мной Пронский иль нет? И делу — конец!

— Обычая не знаешь, воевода? Своих людей я сам сужу!

— Обычай я знаю, князь, да уж давно у нас на Руси не по обычаю всё ведётся. Не на суд едет Пронский! Судить его можешь токмо ты или царь. Басманов с ним говорить будет.

— Басманов мне в осьмое колено… Кабы не в десятое! — глухо и зло

бросил молчавший досель Пронский. — Отопком щи хлебал, да в воеводы попал твой Басманов!

— Слышал, воевода?! Невместно Пронскому ехать к Басманову. Пусть сам Басманов едет к нему.

— В походе мы все без мест, князь. Да и не поедет сюда Басманов. Он поедет к царю.

* * *

Серебряный и Пронский ехали молча, отчуждённо… Серебряный, ехавший на полконя впереди, не видел Пронского, но знал и так, какую великую тяжесть везёт в душе воевода.

Пронский поехал сам, по своей воле, без княжеского принуждения. Да Владимир и не мог его принудить. Не было у князя такой власти над ним. Это Серебряный понял ещё в разговоре, когда окончательно стал требовать ответа — едет с ним Пронский или нет? Владимир тогда совсем потерялся. Всю спесь с него как рукой сняло. Только что угрожавший Серебряному плетьми, он вдруг стал просить его отговорить Басманова, рассудился подарками…

«Нетвёрд князь, нетвёрд», — думал разочарованно Серебряный. Он впервые так серьёзно столкнулся с Владимиром и неожиданно для себя самого разглядел под его напускной могущественностью и капризной гордыней слабую и нестойкую душу. Невесёлые думы прихлынули к Серебряному. Человек, с которым он связывал свои самые тайные и самые дерзкие надежды, оказался совсем не таким, каким он его представлял, и уж совсем не годящимся для той роли, которую отводили ему бояре в своей борьбе против царя.

Велико было разочарование Серебряного. Многое, ранее прочно утверждённое в его сознании, вдруг поколебалось, и он почувствовал себя так, будто его жестоко и коварно предали. Сам не зная для чего и почему, он придержал коня и с досадой сказал Пронскому:

— Нетвёрд князь наш…

— Зато имя его твёрдо! — вызывающе ответил Пронский.

— Имя? — равнодушно переспросил Серебряный.

— Да, воевода! — ещё с большим вызовом сказал Пронский. — Не забывай, он внук покойного великого князя Иоанна Васильевича, а отец его — Андрей Старицкий… Андрей Иоаннович! — имел такое же право на московский престол, как и отец нашего нынешнего государя. Ежели не большее!

Серебряный почувствовал, как всё-таки ненавидит его сейчас Пронский, так ненавидит, что даже не скрывает от него своих самых крамольных мыслей. Он чувствовал, что Пронский торжествует в душе, показывая ему своё бесстрашие, и этим бесстрашием унижает его, Серебряного, лицемерно, по его мысли, служащего царю. В другое время это взбесило бы Серебряного, но теперь он отнёсся к этому спокойно.

Весь оставшийся путь они снова молчали и не смотрели друг на друга, хотя и ехали теперь конь в конь.

8

Басманов встретил Пронского более чем холодно. Серебряный сразу почувствовал, что разговор будет тяжёлым. Почувствовал это и Пронский. Он важно сел на лавку, жёстко, в упор стал смотреть на Басманова.

Долго, затаённо и выжидательно длилось молчание. Пронский и Басманов, как два стравленных пса, обнюхивались и присматривались — один, чтоб покрепче ухватить, другой, чтоб половче увернуться… Наконец Басманов, поняв, что Пронский хоть и покорился, и приехал, но первым всё равно не заговорит, прервал молчание.