Лизаветина загадка (сборник)
Шрифт:
– Ты же все знаешь, да? Ну конечно, знаешь. Поэтому и перестал общаться со мной… – Я открыл рот, чтобы ответить, но он жестом попросил не перебивать. – Мне надо рассказать тебе все, выслушай, прошу тебя. Кажется, я совершил огромную ошибку. Которую теперь не знаю, как исправить…
Он оторвал голову от кресла, подался вперед, нервно сжал руки, хрустнул костяшками, вздохнул и посмотрел мне прямо в глаза.
– У кого молоденькая жена, тот меня поймет. Ты же знаешь, мне пятьдесят три. Жена моложе меня на двадцать два года… Многие мои друзья отговаривали меня от женитьбы, но я был уверен в себе. У нас с ней действительно все было хорошо. Мы понимали друг друга, я был уверен в ней как в себе самом. Родилась Розалинда. И потом все поменялось, все пошло не так…
Я понял, что в эти дни он обдумывал свою жизнь и проговаривал про себя эти
– Только не подумай, что я все это затеял, чтобы развязать себе руки, нет! – с итальянской горячностью объяснял он мне, и я ему верил.
Он дал жене сходить на пару свиданий. Не сказать, что ему легко это далось – все два часа, что ее не было дома, он места себе не находил. Но со свиданий она возвращалась веселой и оживленной, почти как раньше, они снова ужинали вместе, играли с ребенком и на один вечер становились похожи на нормальную семью. Пришлось пойти на свидание и ему. Она сама, через интернет, нашла кандидатуру и договорилась о встрече. Я так и видел, как Луиджи, солидный человек, женатый вторым браком на молоденькой женщине и уверенный, что это навсегда, отправился на свидание с какой-то девицей, сам не понимая зачем, и был вынужден есть, пить и вести разговоры о проблемах чужой, незнакомой ему и неинтересной жизни. Ничего кроме усталости эта встреча не принесла. К тому же, весь вечер он боялся, что встретит знакомых, Верона город большой, но всякое могло случиться. Дома он сказал жене, что больше на такое не согласится.
– Зачем? Зачем мне это надо? Ради чего? – вопрошал он, сложив пальцы обеих рук в характерном итальянском жесте.
До приезда сюда они много об этом говорили – теперь мне было понятно, почему в тот вечер за ужином они в один голос утверждали, что у них нет секретов друг от друга – но поездка все изменила. Познакомившись с Николя, она решила, что он и есть тот, кто ей нужен. С ним она собиралась, что называется, пойти до конца. Это стало навязчивой мыслью. Он пытался переубедить ее, взывал к совести – как-никак он был здесь с женой; она слышать ничего не хотела. Дескать, еще в дома, в Вероне, они обо всем условились, так что пути назад нет. В конечном итоге, говорила она, это делается не ради нее одной, а для их общего семейного блага. После долгих споров она взяла таки с него слово, что он не станет ей препятствовать. Однако сдержать обещание оказалось куда труднее. Если в Вероне она просто уходила на час-два и возвращалась, то здесь все разворачивалось у него на глазах, и это испытание было ему не под силу. Видеть, как жена улыбается другому мужчине, кокетничает с ним, он не мог. Даже когда они оставались наедине, она говорила о нем, а если не говорила – думала, во всяком случае, так ему казалось. Они начали ссориться. Чем сильнее она отдавалась своему увлечению, тем хуже становилось ему. Она делала вид, что не понимает, что с ним. Он возненавидел Николя всем своим существом. Не раз, и не два за последние дни ему приходилось сдерживаться, чтобы не ударить его. По ночам он не мог спать, все представлял, как возьмет Николя за грудки и будет колотить его изо всех сил головой об стену – и сам пугался своих мыслей. Он всерьез опасался, что в один прекрасный день не сможет себя остановить.
– Черт бы его побрал, этого Николя! – в сердцах восклицал он, рассказывая мне о своих ночных кошмарах. – Видеть его не могу… Когда я соглашался на все это, я думал, она сходит на пару свиданий и успокоится. Поймет, что со мной ей
Он рассказал, что умолял ее уехать, но она отказывалась и предлагала ехать без нее, раз уж ему здесь невмоготу. Иногда он был готов и на это. И даже узнавал на счет билетов. Но потом все-таки оставался – боялся, что если уедет и будет думать о том, что здесь происходит, то сойдет с ума. Да и с ней потом вряд ли сможет жить как прежде.
Сказать, что я был удивлен тем, что услышал, – ничего не сказать. Но несмотря на неожиданное признание, я хорошо понимал Луиджи, и даже его неприглядные мысли в отношении Николя я тоже разделял. И правда, была в Николя какая-то расхлябанность, из-за которой его так и хотелось иногда огреть по башке, чтобы заставить очнуться, прийти в себя. Его глуповатая физиономия, вечная улыбка до ушей, чрезмерная болтливость – все это можно было сносить до тех пор, пока не случилась трагедия, а глядя сейчас на моего итальянского друга, иного слова мне в голову не приходило: он производил впечатление человека, которого постигла настоящая беда.
Он не сказал мне об этом, но я догадался, что последние два дня подкосили его еще и тем, что он лишился нашего с ним общения. Меня можно было понять, но ему от этого не легче – он, итальянец, и в мирное время плохо справлялся с одиночеством, а в одну минуту остаться без жены и без единственного друга было для него совсем нестерпимо. Когда мы закончили разговор, он поднялся с кресла и спросил:
– Ты пойдешь обедать?
И хотя он постарался придать голосу самое обычное выражение, я почувствовал, что в действительности он спрашивал меня, будем ли мы и дальше дружить – ходить на прогулки, сидеть на веранде и, главное, разговаривать.
– Ну разумеется, – ответил я и невольно тоже вскочил на ноги. Мы обнялись.
– Тогда в два?
– В два.
Я сочувствовал ему всем сердцем и не мог помочь ничем, кроме как возобновлением нашей дружбы.
Вечером того же дня наша компания разделилась на два лагеря. Случилось это из-за ссоры между Луиджи и Николя; выйдя к ужину, я застал ее финальный аккорд. А началось все с того, что Николя – вот ведь дурень – сделал комплимент Анастасии, из-за чего Кармен тут же устроила ему сцену. Между ними троими завязалась перебранка, и когда Николя, желая оправдаться, очередной раз сказал что-то на счет Анастасии и коснулся ее руки, на него кинулся Луиджи, который до сих пор стоял поодаль, но теперь не выдержал и взорвался.
– Какого черта ты делаешь! Оставь в покое мою жену!..
Войдя в ресторан, я услышал его громкие итальянские крики. В руке у него был стакан с водой, и я уж подумал, сейчас он швырнет его в голову Николя, но он умолк, остановленный женой, и, выругавшись, жахнул стакан об пол.
Мы сели ужинать отдельно. Как ни странно, Анастасия предпочла остаться в компании Николя и Кармен. Всем своим видом она показывала, что не одобряет поведение Луиджи и что эта склока не имеет к ней ни малейшего отношения. В их троице по-прежнему царил мир. Она не обращала никакого внимания на Кармен, которой, должно быть, совсем не хотелось ужинать с ней после произошедшего. В этом смысле она всегда вела себя бесцеремонно, пристраивалась к их парочке когда хотела, совершенно не заботясь о том, что им это может быть неудобно; в конце концов, у мужа и жены могли быть свои планы, особый вечер или какой-то разговор, где третий будет лишний. Я и раньше удивлялся, как Кармен это терпела, вот и сейчас, несмотря на ссору, она молчала, позволяя Анастасии устроиться с ними, как ни в чем ни бывало, угощаться ужином, шутить, смеяться, словом, наслаждаться жизнью.
Мой скромный вклад в поддержку Луиджи стал приносить плоды. Вернулись наши задушевные беседы, а с ними и облегчение, которое мы оба испытывали оттого, что все снова встало на свои места. Мы почти не говорили о том, что мучило его, да и что тут скажешь – ясно было, что он страдает и считает часы до отъезда. Обычно он приходил ко мне с зеленым лицом и валился в кресло; я ни о чем не расспрашивал, мы пили кофе, говорили о жизни, и он потихоньку оттаивал. Бывали минуты, когда ему легчало настолько, что он махал рукой и говорил – бог с этим всем, если она счастлива, пускай развлечется немного, что в этом такого? – имея в виду жену. Но это лишь до очередного приступа. При следующей встрече я снова видел, что у него желваки ходят ходуном и глаза горят от бессильной злобы.