Лоцман
Шрифт:
– Нечего и сомневаться, - подтвердил Борроуклиф, мысли которого все еще оставались затуманенными искристой мадерой, созревшей под солнцем Каролины.
– Эти янки бегут от регулярных войск его величества, как грязная лондонская чернь при виде конной гвардии.
– Извините меня, капитан Борроуклиф, - сказал хозяин сурово, выпрямляясь, - они могут быть введены в заблуждение, обмануты, преданы, но ваше сравнение несправедливо. Дайте им оружие, приучите их к дисциплине, и тогда каждая пядь отнятой у них земли, как она ни обширна, оросится кровью победителей.
–
– Я и так в неоплатном долгу перед вами, капитан Борроуклиф, за то, что вы столь охотно согласились защищать мой дом от этих пиратов и бунтарей, какими, к сожалению, стали мои сбитые с толку соотечественники.
– Бывают обязанности и потруднее, а наград за них не ждут, мой почтенный хозяин, - ответил воин.
– На постое в деревне обычно очень скучно, да и вино всегда отвратительное. А в таком доме, как ваш, можно сказать, как сыр в масле катаешься. И все же у меня к вам есть претензии. Рад бы молчать, да не могу. Я обязан говорить, как человек и как солдат - иначе я обесчестил бы свой мундир.
– Скажите, сэр, и причина вашего неудовольствия тотчас будет устранена, - ответил хозяин, несколько удивленный.
– Вот мы трое, сэр, сидим здесь с утра до ночи, - продолжал офицер.
– Народ мы холостой, вкусно едим, славно пьем - все по вашей милости, но живем как откормленные отшельники, а в это самое время две прекраснейшие девицы изнывают от одиночества в двух шагах от нас, не слыша даже наших почтительных вздохов. Это упрек нам обоим, полковник Говард: вам - как старому солдату, и мне - как молодому. Что же касается нашего приятеля Кока с его комментариями на Литтлтона, то пусть он, знаток юридических ухищрений, сам защищает свое дело.
Полковник на миг нахмурил брови, а желтые щеки Диллона, который в продолжение всего разговора сидел в угрюмом молчании, казалось, еще побледнели. Но понемногу морщины на лбу полковника снова разгладились, а губы Диллона растянулись в иезуитской усмешке. Впрочем, капитан, всецело занятый вином, которое он прихлебывал маленькими глотками, словно желая по достоинству оценить каждую каплю, оставил ее без внимания.
– Борроуклиф, - сказал полковник Говард, прерывая стеснительное молчание, - пожалуй, имел основание сделать такой намек…
– Это была формальная претензия, - перебил его офицер.
– И справедливая!
– продолжал полковник.
– Согласитесь, Кристофер, что дамы из-за страха перед нашими соотечественниками-пиратами отнюдь не должны лишать нас своего общества, хотя, возможно, осторожность требует, чтобы они оставались у себя в комнатах. Из уважения к капитану Борроуклифу мы должны, по крайней мере, пригласить его вечером на чашку кофе.
– Именно это я и хотел сказать, - подтвердил капитан.
– Что касается обеда, то он и так очень хорош, но по-настоящему умело разливать кофе может только женщина. Итак, вперед, мой дорогой и уважаемый полковник! Предпишите им дать приказ
Диллон скорчил гримасу, которая должна была изображать саркастическую улыбку, и ответил:
– Разве вы не знаете, почтенный полковник Говард и храбрый капитан Борроуклиф, что легче победить врага его величества на поле брани, чем сломить упрямство капризной женщины? За эти три недели не было дня, чтобы я не посылал весточку мисс Говард, желая по долгу родственника успокоить ее страх перед пиратами, но она удостаивала меня лишь такими изъявлениями благодарности, без которых ее пол и благовоспитанность не позволяли ей обойтись.
– Что ж, значит, вы были так же счастливы, как и я, и не вижу причин, почему бы вам быть счастливее!
– вскричал офицер, бросая на Диллона взгляд, полный холодного презрения.
– От страха люди бледнеют, а дамы любят бывать в обществе, когда у них на щеках цветут розы, а не лилии.
– Женщина никогда не бывает так привлекательна, капитан Борроуклиф, - сказал галантный хозяин, - как в ту минуту, когда она ищет покровительства мужчины, и тот, кто не считает это честью для себя, позорит наш пол.
– Браво, почтенный сэр, так и пристало говорить настоящему солдату! Но, с тех пор как нахожусь здесь, я столько слышал о прекрасной внешности обитательниц аббатства, что испытываю законное нетерпение увидеть красоту, увенчанную такими верноподданническими чувствами, что они заставили этих девиц скорее покинуть родину, чем доверить свое благополучие грубым мятежникам.
Тут полковник помрачнел и даже как будто был рассержен, но выражение неудовольствия вскоре исчезло за принужденной веселой улыбкой, и, бодро поднявшись с места, он воскликнул:
– Вы будете приглашены сегодня же вечером, сейчас же, капитан Борроуклиф! Мы в долгу, сэр, перед вашими заслугами как здесь, так и на поле битвы. Нечего больше потакать этим упрямым девчонкам. Прошло уже две недели с тех пор, как я сам в последний раз видел мою воспитанницу, да и племянница попадалась мне на глаза не больше двух раз… Кристофер, поручаю капитана вашим заботам, а сам попытаюсь проникнуть в «монастырь». Мы называем так ту часть здания, где живут наши затворницы, сэр! Извините, что я так рано поднялся из-за стола, капитан Борроуклиф.
– Помилуйте, сэр, незачем даже говорить об этом, тем более что вы оставляете прекрасного заместителя!
– вскричал офицер, одновременно окидывая взглядом и долговязую фигуру Диллона и графин с вином.
– Засвидетельствуйте мое почтение вашим затворницам, дорогой полковник, и скажите им все, что подскажет вам острый ум, чтобы оправдать мое терпение… Мистер Диллон, выпьем бокал за их честь и здоровье!
Это предложение было принято довольно холодно, и, в то время как джентльмены подносили бокалы к губам, полковник Говард, низко кланяясь и бормоча тысячи извинений по адресу своего гостя и даже Диллона, хотя тот постоянно жил в аббатстве, покинул комнату.