Лодка
Шрифт:
Час спустя мы снова всплываем. Стоило первому вахтенному офицеру заступить на дежурство, как я снова вскидываюсь, услышав сигнала тревоги.
— Внезапно нагрянул прямо сверху — не знаю, какого типа самолета! — выпаливает Зейтлер, тяжело дыша.
— Похоже, они засекли нас, — замечает командир. — Мы пока побудем под водой.
Он больше не уходит с поста управления, и он заметно обеспокоен. Стоит ему на мгновение присесть на рундук, как снова вскакивает, словно его что-то подстегивает. Более мрачным я его никогда не видел:
— Это похоже на начало их внешней оборонительной линии.
Проходит еще полчаса, затем Старик забирается в боевую рубку и приказывает всплывать.
Дизели проработали едва ли десять минут, как снова начинает надрываться тревожный звонок. Его отвратительный звук уже не пробирает до мозга костей, но по-прежнему заставляет меня подскакивать.
— Если и дальше все пойдет в таком же духе, то мы застрянем
Старик продолжает притворяться безразличным, но он-то знает, в чем заключается трудность. Обстановка сложилась — хуже не придумаешь. После долгого периода плохой погоды наступило затишье, и теперь даже малейшая рябь не возмутит поверхность моря. А это значит, что самолет легко обнаружит нас даже в безлунную ночь.
Может, англичане и не сумели перегородить весь пролив противолодочными сетями, но они выведут на фарватер все свои лоханки, какие только могут держаться на плаву. Они уже, наверно, знают, что затеяло наше командование. Как бы то ни было, их спецслужба работает.
Дать течению пронести себя через узкое место пролива — звучит очень успокаивающе, но единственное преимущество этого способа в том, что враг не может услышать нас. От Асдиков это нас не спасет.
Я замечаю, что помощник на посту управления достал из-за своей банки [88] свое спасательное снаряжение. Он явно недоволен, что я стал свидетелем этого, и с раздраженным видом сразу же швыряет комплект обратно на банку, словно тот попал ему в руки по ошибке.
88
Банкой (англ. bunk) на корабле называют сиденье, койку
Через каюту проходит Пилигрим, стараясь прикрыть телом то, что держит в руке. Я едва верю своим собственным глазам. Он тоже несет аварийное снаряжение. Интересно, насколько люди по разному реагируют на одно и то же. Впереди, в носовом отсеке, «хозяева» ведут себя так, словно не происходит ничего особенного, а здесь на свет божий извлекают спаскомплекты.
Я обращаю внимание, что гроздья бананов, которые мы развесили поперек поста управления, начинают желтеть. Парни в Специи будут рады. А сколько красного вина погрузила нам на борт команда «Везера»! Старик страшно ругался, когда обнаружил бутылки. Но у него не хватило духа приказать выбросить их в море.
Я надумал взглянуть, что же происходит наверху. Только я высунул голову, как из низкой пелены тумана показалась рыбацкая лодка.
— Слишком близко, черт бы их побрал! Они не могли не заметить нас!
Такое уже случалось с нами.
Старик фыркает. Некоторое время стоит тишина. Затем он начинает размышлять вслух:
— Похоже, это были испанцы!
Будем надеяться, что так оно и было, думаю я про себя.
— Ладно, как бы то ни было, мы не можем ничего предпринять!
Показывается португальский берег. Я вижу белый домик на красноватых скалах. Очень похоже на Бретань, вроде Коте-Саваж в Ле-Круазик, где разбивающиеся о скалы штормовые волны взметаются ввысь, как взрывы крупнокалиберных снарядов. Сперва два гулких удара, вслед за которыми меж черных утесов немедленно вырастают фонтаны гейзеров. Во время отлива, когда море спокойное, вдоль скал протягиваются узенькие пляжи из желтого песка. В наполненных сыростью бухточках шелестит бледно-желтая осока. Когда норд-вест [89] яростно атакует побережье, колючий утесник украшается гирляндами и фестонами морской пены. Древние, глубоко утрамбованные временем дороги, скрытые пеной, кажутся засыпанными снегом. На песке виднеются бледно-серебристые звездочки чертополоха. Иногда, правда, встречается и потерянный каким-то минным тральщиком параван [90] . Фермеры собирают полусухие водоросли в огромные кучи на свои тележки о двух больших колесах. А на море смотрит маяк, выкрашенный в белый и красный цвет, вроде нашего прибора Папенберга.
89
Северо-западный ветер
90
Охранитель — устройство для защиты корабля от якорных контактных мин, обтекаемый поплавок с рулевым устройством и резаком, закрепленным на конце стального троса, присоединенного к подводной части корабля. Натягиваемый параваном трос отрывает якорь мины от грунта, и та, подсеченная, всплывает на поверхность.
И вновь мои мысли возвращаются к коробку испанских спичек. На самом деле я всегда знал об этом, не желая признаться сам себе: точно такой же коробок с пылающим на нем солнцем — ярко-желтым на
91
Личные вещи, «Моя частная жизнь» (фр.)
92
Французское Сопротивление
93
«Когда вы выходите? — Во сколько часов?» (фр.)
И все же почему она не получила по почте такой же маленький, симпатичный игрушечный черный лакированный гробик, как все ее соседи по дому? Почему Симона — единственная, не получившая его? Неужели ее печальное лицо — одно лишь притворство? Никто не смог бы так замечательно разыграть спектакль! Или смогла бы?
Перед моим взором возникает широкая низкая постель, покрывало с кричащим узором из роз, перепутанная бахрома, я вдыхаю сухой аромат кожи Симоны. Симона никогда не была потной. Она так любила свое нежное, упругое тело, так следила за каждым своим движением.
Я сижу в середине кафе, не решаясь встретиться с ее взглядом. Но когда она скользит между столиками с грацией ласки, уделяя внимание посетителям, я не могу оторвать от нее глаз. Легкая и изящная, как матадор на арене. Расстановка стульев в зале определяет ее фигуры и па, предоставляя ей возможность бесконечно новых комбинаций. Она уворачивается от встречающихся на ее пути препятствий, как от бычьих рогов, то выгибая бедра в сторону, то слегка подтягивая живот. Белая салфетка в ее руках напоминает плащ матадора. Я заметил, что она никогда ни на что не натыкается, не касается даже углов или спинок стульев. А как она смеется! Словно рассыпалась пригоршня звонких монет. В мое поле зрения все снова и снова попадает ее фиолетовый свитер. Тщетно я пытаюсь читать свою газету. Кто подсказал ей это утонченное сочетание фиолетового свитера и серых свободных брюк — этот потрясающий фиолетовый цвет, ни красноватый, ни синеватый — прямо как на картинах Брака? И все это венчает бронзовый цвет ее лица и чернота волос.
Сейчас в кафе полным-полно посетителей. Жаждущие, они заходят по дороге с пляжа. Официантка не справляется с их наплывом. Смешно наблюдать, как более проворная Симона настигает ее около стойки бара и начинает мягко корить за нерастропность, словно молчаливо угрожающая кошка.
Мне слышится ее голос. «Мы должны быть осторожны!» — «Ах уж эта постоянная осторожность!» — «Ты должна остерегаться — и я тоже!» — «Кто помешает нам?» — «Не глупи. Они и так могут сделать слишком много, вовсе «не мешая» нам!» — «Ну и что?» — «Ничего, просто мы хотим уцелеть!» — «Да никто не уцелет!» — «Мы — уцелеем!»
Она встретила меня у поезда в Савене на черт знает откуда раздобытой машине, не дала мне произнести ни слова, потому что знала, что я сейчас же начну ругаться, гнала машину, как сумасшедшая, и только спрашивала:
— Тебе страшно? Если покажется военная полиция, я лишь сильнее нажму на акселератор. Они никогда не могут попасть как следует!
Я слышу ее голос утром того дня, когда мы вышли в море:
— Si tu ne сейчас же не повернешься и не встанешь — je te pousse dehors avec mon cul — моей задницей, compris [94] ?
94
«Если ты сейчас же не повернешься и не встанешь, то я с удовольствием выпихну тебя сама собственной задницей, понятно?» (фр.)