Лодка

Букхайм Лотар-Гюнтер

Море набегает на нас короткими порывистыми волнами, разбивающимися о цистерны плавучести. Нос волнореза проскальзывает рядом и исчезает позади.

Мимо проплывает транспорт, камуфлированный зеленым, серым, черным цветами.

— Около шести тысяч тонн! — замечает командир.

Вода не пенится у носа транспорта, он стоит на якоре.

Наш курс пролегает так близко от побережья, что мы можем разглядеть все детали пейзажа. С берега нам машут солдаты.

Мы двигаемся со скоростью медленно едущего велосипедиста.

— Приготовить верхнюю

палубу к погружению! — отдает приказ командир.

Убираются кнехты, на которых крепились лини, закрепляются багры, лини и кранцы прячутся в полостях под решетчатыми люками. Моряки закрывают все отверстия на верхней палубе, убирают флагшток, разряжают и снимают пулеметы.

Первый номер придирчиво смотрит, чтобы все было сделано, как надо: при бесшумном подводном ходе не должны раздаваться никакие звуки. Первый вахтенный перепроверяет еще раз, затем докладывает командиру:

— Верхняя палуба готова к погружению!

Командир приказывает ускорить ход. Между решетками вскипает пена, и брызги достают до боевой рубки.

Скалистый берег скрывается позади. В его расщелинах все еще прячутся тени. Зенитные батареи настолько хорошо замаскированы, что я не могу обнаружить их даже при помощи бинокля.

К нам присоединяются два патрульных катера, переоборудованные траулеры, чтобы обеспечить нам защиту от воздушной атаки.

Спустя немного времени появляется минный тральщик, который также будет сопровождать нас. Это большое закамуфлированное судно, внутренности которого доверху заполнены бочками и прочим плавучим грузом. Его верхняя палуба ощетинилась зенитными пулеметами.

— Их работе не позавидуешь, — говорит штурман. — Они ходят по матам, чтобы не сломать кости, если рванет мина. Каждый день одно и то же: туда-сюда, взад-вперед… Упаси бог от такого!

Наша лодка держится точно посередине широкой кильватерной струи, остающейся за тральщиком.

Я осматриваю в бинокль вытянутую в длину бухту Ла-Баул: сплошной ряд кукольных домиков. Затем я поворачиваюсь к корме. Сен-Назер превратился в тонкую линию на горизонте, высокие краны — всего лишь булавки, едва заметные на фоне неба.

— Здесь трудный фарватер. Полным-полно всякого мусора. Вон там — видите! — верхушки мачт. Это был транспорт союзников, потопленный «Штуками» [11] . Бомба попала прямо внутрь трубы. Его видно при отливе. Вон еще один. А перед ним — плавучий маяк.

Когда ничего, кроме северного побережья эстуария, не стало видно, штурман приказал достать оптический визир. Он установил аппарат на стойке и склонился над ним.

— Эй, подвинься!

Впередсмотрящий на правом борту отходит в сторону.

11

Пикирующий бомбардировщик U-87

— Какие у тебя ориентиры? — интересуется командир

— Шпиль колокольни вон там — он едва заметен — и верхушка

скалы справа по борту.

Штурман тщательно наводит прибор, считывает показания и сообщает их вниз.

— Последние ориентиры, — произносит он.

У нас нет гавани назначения. Цель нашего выхода с базы на простор океана — это квадрат, обозначенный двумя числами на карте средней части Атлантики.

Оперативное командование подводным флотом разбило океан на мозаику, состоящую из этих маленьких квадратиков. Это облегчает обмен информацией, но затрудняет мне, привыкшему к обычной системе координат, поиск точки нашего местонахождения с первого взгляда на карту.

В одиннадцать часов мы расстаемся с эскортом. Патрульные суденышки быстро остаются за кормой. Минный тральщик разворачивается по широкой дуге и развертывает по ветру темное разлетающееся знамя дыма. Последний знак прощания.

Теперь штурман демонстративно разворачивается всем телом вперед по курсу, подносит к глазам бинокль и упирается локтями в бульверк.

— Ну вот, Крихбаум, мы опять в море! — произносит командир и скрывается в глубине боевой рубки.

Лодка идет своим курсом в одиночестве.

Один из вахтенных на мостике вынимает цветы из заглушки вентиляционного люка и бросает их за борт. Они быстро пропадают за кормой в водоворотах кильватерной струи.

Опираясь на бульверк мостика, я вытягиваюсь как можно выше, чтобы видеть лодку целиком, от носа до кормы.

На нас катится длинный вал. Снова и снова лодка погружается в воду и разрезает волны подобно плугу. И каждый раз вода разлетается брызгами, и колючий душ с шипением поливает мостик. Облизав языком губы, я пробую Атлантику на вкус — она соленая.

В голубой вышине неба висит несколько слоисто-кучевых облаков, похожих на пену взбитого яичного белка. Нос лодки опускается, затем взлетает ввысь, опять обрушивается вниз, и вся носовая часть палубы на время покрывается пеной. Солнечный свет расцвечивает водяную пыль, над носом вырастают арки крошечных радуг.

Море из бутылочно-зеленого становится глубокого темно-синего цвета. По синей поверхности во все стороны разбегаются тонкие белые струйки пены, как прожилки по глади мрамора. Когда на солнце набегают облака, вода становится похожей на черно-синие чернила.

Лодка оставляет за собой в кильватере широкую полосу пенной воды, она сталкивается с набегающим валом и взметается вверх белой гривой. Такие же белые кудри видны повсюду, куда только достает глаз.

Опершись ногой о кожух перископа, я забираюсь еще выше и выгибаюсь назад, держась сзади руками за страховочную сетку. Чайки с крыльями, изогнутыми, как занесенные для удара мечи, кружат вокруг лодки и наблюдают за нами каменными глазами.

Звук дизелей постоянно меняется: он ослабевает, когда выпускные отверстия по обоим бортам лодки погружаются в волны, а потом усиливается, как только они появляются из-под воды, давая возможность выхлопным газам беспрепятственно выходить наружу.