Лодка
Шрифт:
Командир немедленно вызывает к себе кока. Тот выглядит сконфуженным, но у него уже есть наготове объяснение: надо было использовать яйца, а не то они могли испортиться.
— Сколько тортов вы испекли?
— Восемь, по три куска каждому.
— И когда вы успели?
— Этой ночью, господин каплей.
На лице Старика написано, что коку разрешается ухмыльнуться.
Разгул сменяется покоем удовлетворения. Старик скрещивает руки на груди, склоняет голову набок и дружелюбно улыбается нам.
Шеф усаживается поудобнее в своем углу дивана: это очень сложная процедура. Пытаясь устроиться как можно лучше, он крутится так же долго,
Ругаясь, он встает на ноги. Ему некого винить, кроме самого себя. Он хочет, чтобы ему сообщали обо всем интересном, что будет замечено сверху. За день до этого он здорово разозлился из-за того, что его не позвали посмотреть на трех китов, плывших на поверхности рядом с лодкой.
Я лезу вслед за ни и успеваю вовремя высунуть голову над краем люка, чтобы услышать, как он сердито спрашивает:
— Какого черта надо на этот раз?
И второй вахтенный офицер докладывает подобострастным голосом:
— Над кораблем пролетели тринадцать чаек!
Даже стоя позади них, я могу с уверенностью сказать, что наблюдатели на мостике скалят зубы.
— Они только что исчезли за горизонтом, — добавляет второй вахтенный.
— Вы у меня дождетесь! — орет шеф, после чего спускается вниз, на пост управления, по всей видимости, чтобы обдумать план мести.
На этот раз Старик облегчил ему задачу. Второй вахтенный не успел смениться с дежурства, когда была объявлена учебная тревога. Лодка нырнула прежде, чем второй вахтенный задраил люк, и его как следует окатило водой. Первое, что он увидел, спустившись на пост управления, был шеф, встречающий его радостной улыбкой. Внезапно второй вахтенный в ужасе проводит рукой по своей голове.
— Что-нибудь не так? — заботливо интересуется командир.
Второй вахтенный делает глубокий вдох. Его рот открыт, у него потерянный вид.
— Моя фуражка — осталась на мостике, — запинаясь, произносит он, наконец. — Я снял ее и повесил на прицел торпедного аппарата.
Командир спрашивает с интонацией метрдотеля, желающего угодить всеми возможными способами:
— Может, господин желает, чтобы мы всплыли, легли на обратный курс и попробовали поискать пропажу?
Совершенно раздавленный потерей, второй вахтенный опускается на стул.
Под лампой над столом для карт бесцельно мечется туда-сюда муха. Это сама по себе загадка. В конце концов, мухи — не альбатросы. В отличие от птиц они не могут пересекать Атлантику. Когда мы покидали Сен-Назер, было совсем неподходящее для мух время года — слишком поздно и слишком холодно, даже для Франции. Возможно, что она попала на борт в виде яйца, а может — в форме зародыша личинки, вместе с тысячами подобных себе, кому меньше повезло с рождением. Может, наша муха личинкой попала в торпедный аппарат. Вполне вероятно, что она выросла в трюме, постоянно гонимая закоренелой, фанатичной манией чистоты у Первого номера. Жизнь этой мухи предстает настоящим чудом, если учесть, что все на лодке наглухо задраено. Нигде не завалялось ни одной сырной крошки. Не понимаю, как она выжила.
Каждый плохо знает своего соседа. Мы все сидим в одной лодке — в самом буквальном смысле этого слова — и все же я не имею ни малейшего представления о видении мира с точки зрения мухи. Я также ничего не знаю о эмоциональной стороне жизни обычной домашней мухи. Что касается плодовой мушки, то ее я могу хотя бы назвать по-латыни: Drosophila melanogaster.
Глаз мухи под микроскопом — настоящее чудо природы. Мух надо ловить спереди, так как они не могут взлететь задом наперед. Проще простого. Но эту такая участь не постигнет. Она находится под моей личной защитой. Может, у нее родятся дети, у которых, в свою очередь, тоже будут дети — одно поколение корабельных мух будет сменять другое, а я буду их покровителем. Хотя нельзя сказать, что я очень люблю животных.
Стоило нам выудить нашего одноклассника Свободу из озера Бинсен, как эти жирные трупные мухи стали откладывать яйца в уголках его глаз. Трупное окоченение заставило его тело принять нелепое согнутое положение с поджатыми коленями. Тем жарким летом в Мекленбурге всеобволакивающий запах акаций был почти невыносим. К вечеру окоченелость наконец-то спала, и нам удалось распрямить его. Именно тогда я и обнаружил желтые комки мушиных яиц размером с горошины в уголках обоих глаз.
Интересно, есть ли какие-нибудь мысли у нашей корабельной мухи …
Первый вахтенный снова инструктирует унтер-офицерский состав. Сквозь стук тарелок, который стюард считает неотъемлемой частью своей работы, доносится обрывочная фраза:
— … разорвать петлю, стянувшую горло…
Старик страдальчески смотрит в потолок и повышает голос так, чтобы его было слышно в носовом отсеке:
— Первый вахтенный офицер, вы опять сводите счеты с Альбионом?
Штурман доложил о замеченном им объекте на тридцати градусах по курсу. Командир забрался на мостик в том виде, в каком его застало известие: в свитере и тренировочных штанах. Я, по крайней мере, снял с крючка свою резиновую куртку. По счастью, на мне надеты кожаные брюки и ботинки на пробковой подошве.
Предмет легко различим невооруженным глазом. Командир пристально разглядывает его добрых две минуты в бинокль, затем отдает приказ рулевому держать курс прямо на него. Объект быстро приближается, пока не превращается в лодку, нос которой направлен под углом в двести градусов относительно нашего курса.
Старик отправляет вниз двух наблюдателей и тихо объясняет причину:
— Ни к чему им смотреть на это вместе с нами.
Правда, вскоре становится ясно, что делать это было необязательно: спасательная шлюпка пуста.
Старик остановил оба двигателя:
— …Немного поближе, штурман, и прочтите название.
— Стел-ла Ма-рия — произносит тот по слогам. Старик снова вызывает впередсмотрящих на мостик.
— Сделайте запись в журнале — велит он штурману и отдает указания насчет курса и работы двигателей.
Спустя пару минут мы ложимся на прежний курс. Я спускаюсь вниз вслед за Стариком. Спасательная лодка, качающаяся на серо-зеленых волнах океана, пробудила в нем воспоминания: