Логово снов
Шрифт:
– Так разве же это не здоо-о-о-рово? – протянула Эви. – Вы только представьте себе, сколько рекламы в итоге получает отель – и совершенно бесплатно!
– Такая слава «Гранту» не нужна, мисс О’Нил. Подобное поведение недопустимо. Вечеринка в Верхнем Зале, равно как и та, что в настоящий момент оккупировала холл, на этом закончены. Я ясно выразился?
Озабоченно сдвинув бровки, Эви кивнула:
– Абсолютно.
Сунув два пальца между зубами, она пронзительно свистнула.
– Куколки мои, в лобби стало совсем отвратно.
Управляющий поблагодарил ее сдержанным кивком.
– …а потому айда все наверх, ко мне в номер! – завопила Эви.
И стал исход. Венгерская девица в махровом боа сунула обезьяний поводок в руки злополучному менеджеру, который стоял как парализованный, созерцая волну бражников, штурмующих лифты и лестницы.
– А ты, я смотрю, снова напрашиваешься на выселение, Эвил? – заметила Тэта, восходя вместе с нею по сверкающей деревянной лестнице. – Это который отель по счету – второй?
– Третий, но кто станет считать? Тем более меня не выселят. Они меня тут любят.
Тэта многозначительно обернулась: в опустевшем холле управляющий орал на швейцара, который пытался согнать визжащую тварь со шторы шваброй, пока телефонистка лихорадочно тыкала кабелями в панель в поисках кого-нибудь… да хоть кого угодно, способного эвакуировать бешеную обезьяну из «Грант-отеля».
Тэта покачала головой.
– Такой взгляд я уже видела раньше, милая. И, поверь мне, не любовь в нем светит.
Комната Эви была так набита народом, что толпы поневоле выплескивались в элегантные, обитые дамастом коридоры третьего этажа. Эви, Тэта и Генри нашли приют в водруженной на когтистые чугунные лапы ванне, удобно откинувшись на один борт и перекинув ноги через другой. В комнате аккордеонист в третий раз затянул все тот же страдальческий опус.
– О, только не это! – взревела Эви и хорошенько хлебнула из фляжки. – Надо его заставить сыграть одну из твоих песенок, Генри. Тебе вообще хорошо бы писать для аккордеона – представляешь: целое ревю и все на одних аккордеонах. Это будет настоящая сенсация!
– И чего я раньше об этом не подумал? Аккордеон-кабаре Анри Дюбуа, «Все хитрости любви». – Он вздохнул. – Звучит достаточно скверно, чтобы оказаться песней Герберта Аллена.
– Герберт Аллен! Я слышала его по радио! – подхватила Эви. – Мне вот эта нравится:
«Люблю твои волосы /и нос люблю, /люблю тебя всю сверху донизу, /моя дорога-а-а-ая малышка!» И вот эта тоже: «Мила-а-а-ая, ты лучший банан, /ты мой персик со сливками, /стань моим шербетом, апельсинчик…»
– Ради всего святого, заткнись, а? – простонал Генри, падая лицом в руки.
Тэта плеснула остаток своего напитка ему в бокал.
– Герберт все время обставляет Генри на радио, просто потому что публикуется, – объяснила она. – А песня у него всего
– Вообще, если подумать, они и правда все на одно лицо, – глубокомысленно заметила Эви. – Теперь, когда ты об этом сказала.
– Всякий раз как я что-нибудь играю для Уолли, чертов Герберт занимается вредительством – как-то находит способ, – пожаловался Генри, снова берясь за бокал. – Говорю тебе, если Герби Аллен завтра откинет копыта, лично я плакать не буду.
– Значит, решено: ненавидим Герби Аллена, – подытожила Эви. – Уверна, все, что ты пишешь, – сущий рай, Ген. И скоро все мы будем петь твои песенки в д'yше.
Тэта окинула ее прохладно-оценивающим взглядом сквозь табачную завесу.
– Кстати, тебя Джерико искал.
– Да ну? И как там наш милый, старый Джерико? – Эви постаралась сказать это ровным голосом, хотя сердце у нее припустило ощутимо быстрее.
– Длинный. Белобрысый. Серьезный, – Тэта пожала плечами. – Если бы я не знала наверняка, то решила бы, что этот телок к тебе неровно дышит. А ты – к нему.
– Ни на какое наверняка ты не знаешь, – пробормотала Эви. – Ты вообще ничего не знаешь.
– Ты не сможешь всегда шарахаться от Беннингтона, Эвил.
– Еще как смогу! Разреши тебе напомнить: дядя Уилл требовал, чтобы я держала свой дар в строгом секрете! И послушай я его, всего вот этого у меня бы не было! – воскликнула она, широко разведя руки и едва не выбив у бедняги Генри его напиток.
– Мы вообще-то в ванне, Эвил, – кротко заметила Тэта.
– Да, и в чертовски хорошей! – Эви опрокинула еще джина.
Теплое пойло начало наконец брать верх над мигренью после сеанса ясновидения, и ее это вполне устраивало.
– Я решительно отказываюсь впадать в уныние. У меня вечеринка, в конце концов! Быстро расскажите мне что-нибудь веселое.
– Фло на следующей неделе дает пресс-конференцию: будет рекламировать нашу новую пьесу. Мне можно будет дать первое интервью под именем «Тэта Санкт-Петербургская»: верные слуги тайком вывезли меня сюда после революции, – сообщила Тэта с карикатурным русским акцентом и презрительно усмехнулась. – Какая чушь, ей-богу. А мне это еще продавать таблоидным шавкам.
– Ну, обратного-то никто не докажет. Из тебя вполне выйдет недурная русская аристократка. Скажи, Генри!
– Скажу, – отозвался Генри, глядя в глубины стакана.
Эви прищурилась на него: такая серьезность совсем не в духе Генри.
– Ты какой-то слишком тихий сегодня, – она придвинулась буквально нос к носу. – Это все твои художественные замашки? Все артисты такие? Сидят по ванным, печальные и тихие?
– В ваннах мы, как правило, принимаем ванну.
– Но ты и правда какой-то грустный. Все из-за этого Герберта-Шмерберта?
Генри выдавил улыбку:
– Проехали.
Тут в ванную ввалилась какая-то молодая особа со своим хахалем.