Лоханка

— Назовите свои фамилию, имя и отчество, — мужчина в гимнастёрке обмакнул стальное перо деревянной ручки в простенькую стеклянную чернильницу-непроливашку и посмотрел мне в глаза. «Проницательным взглядом майора Пронина», — пришло вдруг на память.

— Не знаю, право, как обращаться… — замялся я, всеми силами стараясь изобразить на лице смущение. — … но только не помню я ни первого, ни второго, ни третьего.

Проницательный взгляд изменился. Теперь он сделался недоверчивым,

отчего стало ясно — дольше тянуть паузу и ждать «правильных» вопросов мне не следует — могу нарваться на новые неприятности, хотя мне и предыдущих пока более, чем достаточно. Поэтому я принялся сбивчиво «объяснять»:

— Очнулся на берегу весь мокрый. В карманах пусто, никаких вещей при мне нет. Продрог, комары жучат, и ни души вокруг. Кто я, откуда, как сюда попал — ничего не помню. А тут ещё и рвать меня стало водой, и в груди ломит…

— Когда это случилось? — перебил мужчина.

— Так сегодня утром. Как раз рассвело и уже солнышко всходило, — заторопился я с объяснениями.

— И где ты в это время был? — а вот теперь во взоре виден проблеск понимания.

— Как место называется — не знаю. Я оттуда шёл вдоль речки справа от неё. Там ещё тележная колея появилась, так по ней до самого села и добрался. А уж потом по улицам и к пристани подался — её издалека видать. Ну а там уже вы меня и повстречали.

Мой собеседник на минутку призадумался, повертел в руках ручку, но положил её наклонно, оперев пером о край непроливашки. Встал, обошел стол и оказался у меня за спиной. Хмыкнул и вернулся на место.

— Голова не болит? — спросил он со скучающим видом.

— У меня вообще всё болит, — протянул я жалобно. — Голова тоже.

— Судя по одёже твоей, думаю я, что ты нэпман. Не иначе, ограбили тебя на пароходе — ударили по голове, обчистили и скинули за борт.

— Про одёжу ничего сказать не могу, как и про то, чем раньше занимался, — вздохнул я протяжно.

— Чем занимался — по руке читается, — ухмыльнулся мой собеседник. — Давай сюда ладонь.

Никаких причин отнекиваться я не видел — протянул через стол открытую руку и насладился произведённым эффектом. По профессии я автомеханик, так что и мозоли у меня имеются там, где оставил их инструмент, и въевшееся в кожу масло образует заметные следы.

— Так ты, товарищ, не иначе, из нас — из пролетариев, — отношение ко мне изменилось мгновенно. — Думается мне, из-за одежды тебя бандиты не за того приняли. Небось, на отдых ехал, или в гости. А они, гады такие…

— Так не помню я, товарищ…

— …Агеев я, Дмитрий Иванович, — и посмотрел на меня, будто ожидая, что я тоже представлюсь.

Сокрушённо вздохнув, я пожал плечами.

Агеев тоже вздохнул и принялся за писанину, давая мне время оглядеться. Комната в одно окно обшита изнутри досками и окрашена в какой-то бледный невыразительный цвет зеленоватого оттенка. Кроме письменного стола самого непритязательного вида — короткий рядок стульев вдоль одной из стен,

железный шкаф и календарь на стене. Старый добрый отрывной календарь поведал мне, что у нас на дворе июль тысяча девятьсот двадцать девятого года. Значит, мой дед сейчас как раз начинает ползать… но это очень далеко отсюда.

Да уж, закинуло меня, так закинуло. Как чувствовал — нет дыма без огня: коли сочиняют люди книжки про попаданцев — стало быть есть для этого какие-то основания.

Так вот — часов на стене нет, как нет их и на руке моего собеседника. Но до полудня ещё далеко — это я и так знаю, потому что времени после рассвета прошло совсем немного — часа три-четыре.

Что сказать о человеке, задержавшем меня среди базара, что у пристани? Дмитрий Иванович на вид имеет возраст около сорока лет, носит буденовские усы. Обут в сапоги — точно знаю — не кирзовые, но какой кожи, на глаз не определю. Синие галифе и гимнастёрка защитного цвета, перепоясанная обычным ремнём без бляхи. Лежащая на краю стола фуражка имеет след от снятой красноармейской звёздочки. Сама она выгорела до потери определённого цвета, и края чехла у неё заметно опали, прикрывая верхнюю часть околышка.

По всем признакам — человек он штатский, просто такая манера одеваться для этого времени не редкость. Кобура же с револьвером на поясе… получается, что человек при исполнении. Чего он тут исполняет — не ведаю. Я, признаться, и не помню наверняка, какая организация в эти времена главная ответственная за порядок: ЧК, ОГПУ или НКВД. Я и своё-то время не разбирался, в чём разница между СОБРом, ОМОНом и перронным контролем, как и в том, зачем нужны МВД, ФСБ и МЧС. В смысле — зачем они разные.

Ну да, начальству виднее. Моё дело — машины починять.

Пока я осматривался да размышлял, протокол был написан, дан мне для прочтения и подписи. Закорючку, что на автомате вывела моя рука, Дмитрий Иванович внимательно изучил, но ничего определённого по этому поводу не высказал — не угадываются из неё ни фамилия, ни инициалы.

— Во Владимировку съездим, — сказал он удовлетворённо. — Обязательно нужно показать тебя доктору.

То обстоятельство, что здесь в Петропавловке нет нужного врача, меня не удивило. Наверняка речь идёт о психиатре, которого в посёлке при пристани может и не быть. Так что я слабо кивнул, выражая покорность судьбе, и последовал за Агеевым.

Автомобиль, стоящий в тени тополя меня не удивил. Поражало, скорее, то, что это вообще способно ездить. Созданный, похоже, ещё до Империалистической войны на заводе Руссо-Балт, он должен был уже несколько лет как уйти на переплавку. Тем не менее, машина явно была на ходу. По крайней мене — недавно. Потому что именно сейчас водитель ковырялся в моторе, нелицеприятно о нём отзываясь. Видимо привычный к этой картине, Дмитрий Иванович присел на лавочку неподалеку, не пытаясь подстегнуть события упрёком или окриком.