Лола, Ада, Лис
Шрифт:
…
Вот мы и приехали, самое лучшее. От сердца отрываю, милочка.
Похолодев, смотрю на свои ноги, но все равно вижу чертову улыбку тетки и затылок водителя, распахивающего передо мной дверь, лица у него нет вовсе.
Вот свежезарытая могила, пахнет осенью, землей, с могильной плиты смотрит отец, маленькая, черно-белая фотография. Задыхаюсь от прилива теплой воды, наполняющей пространство вокруг, я тону. Шум дождя затихает, отступая перед невыносимым резонирующим звуком, он исходит из могилы.
Там вспухает, разбрасывая комья земли, черный огромный пузырь, постепенно он обретает форму, стекая по плечам горбатого и длиннорукого существа с толстым животом, лоснящегося, как нефть. Я пытаюсь закричать и чувствую, как вода наполняет мои
С трудом вынырнула из воспоминаний – бестолково покрутилась по комнате, сбивая оставленные бутылки. Гардероб, большущий и без ангелов с огненными мечами, охраняющих створки. Мгновенное оживление. Платяной шкаф Леры щедро распахнул для меня свои двери – я поплыла, погрузилась в море платьев, дебри шубок и пальто, сбоку выстилались два газона туфель в коробках. Вдруг что-то шелковистое обрушилось на меня, завесив глаза. Вывалилась из шкафа – стянула с головы вещицу, сверху на меня напало-упало текучее черное платье, сейчас же оно невинно лежало на полу. НАДЕНЬ МЕНЯ.
Лейбл гласил: Shadowork, изделие неизвестного портного льнуло к рукам, матовая поверхность приковывала взгляд, я чувствовала себя маленькой Лолочкой, забравшейся в запретный сад маминого шкафа, в Эдем.
С днем рождения меня. Платье покорно повисло на спинке стула, сграбастав косметичку – заспешила в ванную, оно не должно долго ждать.
На огромном зеркале в ванной отпечатались свеженакрашенные губы и надпись: «Лерчик, я ушла гулять в твоих шмотках:)».
Освеженная и окрыленная таинственным платьем, я облачилась в его льстивый материал и красные туфельки Prada, они непривычно скромно признали превосходство платья и вот уже зацокали по щербатому асфальту улицы, а короткий жакет, тоже черный, ничуть не мешал мне в кои-то веки с улыбкой дефилировать по немноголюдным утренним улицам, не ощущая кусачего ветра. Пора навестить кое-кого, пока есть желание.
На улице меня кольнула мысль. Черт побери! Опять оно возвращается – события школьных лет стали каким то фильмом в моей голове. Затертой VHS пленкой. Мистическое кино про юную меня? Отогнать пока эти мысли подальше….
Глава 2. Субмарина и механизмы
Бзззынь. Бззззыыынь. Дверь устало распахнулась, и на меня уставились пустые, подернутые недавними сновидениями глаза Нины – невысокой и невзрачной сокурсницы, от нее ушел муж, все 160 сантиметров роста, круглое лицо с припухшими глазами выражали тоску, она как бы скрипела вместе с дверью, впуская меня внутрь. Я потушила улыбку и сунула ей под нос бутылку шампанского, купленного по дороге. Она понюхала и приложилась, побрела в комнату, совершенно не заботясь о моем присутствии. Всюду пахло серым дымом депрессии. Я вышла и вскоре вернулась с парой бутылок мартини.
Нина начитана и умна, цитировала мне Гете на языке оригинала, я же не осилила в универе и перевода, ибо была увлечена тогда блуднями Генри Чинаски и прочими Хантерами Томпсонами.
Нина знала наизусть массу треклятых немецких романтиков и могла часами до хрипоты спорить со мною на темы литературы, курить марихуану и снабжать меня шпаргалками на лингвистических экзаменах, где я, каждую ночь залипавшая в телек с World Fashion, готова была от отчаянья изложить хоть всю историю французских домов моды, но не решить простейший практикум. В общем, мы были такими противоположностями с массой родственных крючочков, что вечно цеплялись, стоит нам только сблизиться, и легко отпускали, если мы отдалялись друг от друга. Такой вот парадокс.
Нина в цветастом халатике пила из горла и постепенно веселела, рыжие кудри до плеч вновь запрыгали в такт болтовне и шутейным спорам. Мы планомерно надирались, пели песни с балкона, время текло как вода, убыстряясь к вечеру. Утешать ее
Нина вдруг замерла и уставилась в одну несуществующую точку. Внизу, рядом с балконом, на щербатой дороге мокли сбившиеся гуртом автомобили, почти опустевшая бутылка вдруг выскользнула из ее оцепеневшей руки и рухнула на тротуар. «Совсем охренели, етить твою мать!» – донеслось снизу. Я отвела Нину в комнату, она плыла, двигаясь, как в невесомости, – затаившаяся под натиском мартини тоска вдруг нахлынула, обрывая все крючки и контакты. Нина-тонущая-субмарина, абсолютно изолированная и одновременно залитая уже холодной океанской водой. Она свернулась на кровати в калачик, будто раненная в живот, и через несколько минут засопела.
Я сонно прошлепала босыми ногами на кухню, опустошив там стакан теплой воды и тарелку с фруктами. На темном окне едва возилась поздняя осенняя муха, муху тоже клонило в сон.
Утром я приготовила завтрак, безошибочно нашла приготовленную хозяйкой отраву – горку феназепама в стаканчике, на холодильнике – и высыпала ее в унитаз, не без сожаления. Пару штук проглотила сама.
Марафет навела-с.
Все, пора – каблуки опять запели бодрую песню в пустом подъезде. Когда расхлебываешь чужое несчастье, срываешь чьи-то суициды – на душе легчает, видимо, я, как истинная нечисть, питаюсь чужим горем, но по наивности этого не понимаю.
Настроение ползло вверх, деньги из банкомата – в руки, и даже тень ощущения – осознание того, что с Нинкой это может быть последняя встреча, – не печалила меня. Давно привыкнув к своей плотной и легкой тоске и уверенной апатии, я не желала и краем глаза заглядывать в те унылые темные глубины, куда сейчас влекло мою несчастную подругу. Как неудачливый спасатель – отделалась от утопающего и уходила. Заминка могла и для меня стать фатальной. Может быть, большинство людей вокруг, упершись в свои повседневные дела, не замечали шевеления механизмов жизни. Я же видела тень, отбрасываемую невидимым колесом или молотом обстоятельств, что скрипели внутри необъяснимой, огромной жизненной машины. Возможно, и Бога, непостижимого и гигантского, как человек для крохотного жука. Она (или Он) просто работает, приводимая (-ый) в действие непонятными силами и запуская пружины «неслучайностей», которые простые жучки-человечки не в силах познать. А если и чуточку увидеть, как там все устроено, то ужас от этого будет мучить и гнать всю жизнь, как по-своему гонит и меня. Я вижу лишь тень и ускользаю. Смешно, но я покинула Москву за день до того, как псих с ножом устроил на презентации резню, где отправил одну модель к праотцам, а Лере изобразил живописный шрам на спине – прощай, открытые платья. Да и нервы уже не те.
Латиняне не зря пили вино и признавали первенство Фатума в человековой жизни. Вино Лола тоже одобряла, оно помогало мне уматывать от чертова Фатума со всех ног, но я держала ухо востро, даже когда надиралась – не скрипит ли где гигантское колесо? Вроде как что-то слышу…
Вдруг захотелось снова затаиться дома.
Прислушаться и вырубить телефоны.
Инкапсулироваться.
Сделано.
Надежно.
Тогда, после смерти отца, мама ходила словно в маске, навсегда скрывшей ее прежнее лицо. Глядя на нее, бледную, молчаливую, прихлебывающую вино каждый вечер, я начала бояться. Старалась не смотреть в эти мутные, заполненные дымом внутреннего пожара глаза.
Мать спала в кресле, рядом в тусклых вечерних лучах солнца стояла одна полупустая бутылка вина, вторая валялась на полу, прозрачная, без содержимого. Я крадучись подняла ту, в которой темнело вино, и осушила, проливая сладковатую жидкость на шею, грудь, и скользнула в свою комнату, на кровать. Дверь призрачно скривилась набок, нехотя пропуская полегчавшее и игриво-непослушное тело. Там, в кресле, лицо мамы, погруженной в пьяный сон, было безмятежным, и мои губы и глаза тоже опустошенно улыбались, глядя в потолок. Мне было 14, и я была впервые слегка пьяна.